Навстречу Нике

— Всё путём, Володя! В другой раз возьми с собой паспорт. И робу какую–никакую тебе дам. В плащишке да пиджаке на открытой воде подмёрзнешь.

Река вынесла нас через узкую промоину, пробитую течением в наносе песка и гальки навстречу морю.

— Опасное место, – сказал Георгий Павлович. – В волну многие здесь переворачиваются, иной раз ухитряются тонуть. Будем возвращаться, покажу створ, куда нужно глядеть – между крайним кипарисом на набережной и телеграфным столбом на том берегу Беслетки. Так река называется.

Он ловко орудовал вёслами, уводил лодку всё дальше от берега. А я, обернувшись, заметил идущую вдоль парапета одинокую фигурку.

— Приятель меня ищет. Я ведь не предупредил. Будет беспокоиться.

— Найдёшься!

По сравнению с маленьким, провинциальным Сухуми безбрежность открытого моря была, как вдох.

У меня есть книга для мальчишек и девчонок, которая так и называется «Морская книга». С картинками. Там подробно описано всё, чему меня научил Георгий Павлович.

Оказалось, вследствие тяжёлой контузии во время войны он терял зрение. Ещё во время лечения в госпитале командующий Черноморским флотом привёз ему кроме ордена парадную шпагу пленённого немецкого адмирала.

Эта шпага в чёрных ножнах, с золочёной рукоятью из слоновой кости через три года нашей с Георгием Павловичем дружбы, перешла ко мне. Та самая, что висит над книжными полками.

Когда ты побаиваешься какого–нибудь Змея Горыныча из сказки, говоришь: «Вот папа как встанет на стул, как снимет шпагу, как отрубит твои гадкие головы! Будешь знать!»

Три зимы подряд провёл я в Сухуми. Обзавёлся брезентовыми брюками и брезентовой курткой с капюшоном. Георгий Павлович передал мне шлюпку в полное распоряжение.

Если не было шторма, на рассвете я уходил в море. Один. Или же брал с собою своего приятеля. Это время было расцветом нашей дружбы, которая, казалось, никогда не кончится.

Кроме ощущения полной свободы, море дало возможность заработка. При помощи самодура – намотанной на кусок коры пробкового дуба крепкой лески с грузилом и двенадцатью крючками, замаскированными разноцветными птичьими пёрышками, ловилась ставрида, скумбрия, а ближе к декабрю – спускающаяся сюда зимовать из Азовского моря крупная сельдь. Как правило, удавалось поймать так много, что решётчатое днище шлюпки было покрыто слоем рыбы.

На берегу у причала уже ждали торговки с базара. Они шустро перекладывали улов в клеёнчатые сумки, платили мне, сколько бы не было рыб, всегда одну и ту же сумму денег. Небольшую. Но её хватало, чтобы снимать во вторую зиму комнатёнку близ причала, а в третью – на самый дешёвый номер, каморку в гостинице «Абхазия». Без окна.

Дело в том, что приятель, у которого я спервоначалу остановился, помирал от ревности. Ни разу, ни слова не говоря об этом, он ревновал меня к своим абхазским горам, своему абхазскому морю, своему Сухуми. Боялся, как бы я всё это не воспел вперёд него.

Он не мог допустить, что у меня свой путь, свой взгляд. Не замыкающийся на экзотике. Было грустно и смешно постоянно ощущать болезненную, маниакальную ревность. Тем более, я любил его самого, стихи, которые он тогда писал. Некоторые до сих пор помню наизусть.

Чудесное время, когда мы вслух читали «Фиесту», быстро кончилось. Я съехал.

Но мы встречались почти каждый день. То ловили рыбу, то его добрая мама приглашала к ним на обед и, откровенно говоря, это было подспорьем в довольно–таки нищей моей жизни.

…Однажды, ледяным днём, когда снег впервые повалил на вечнозелёные пальмы и кипарисы, приятель забежал ко мне в перерыв из редакции, где он служил, сказал, что обед у них дома отменяется, кушать нечего, нет денег.

Что ж, бывает. Я пожалел, что утром, вернувшись с моря, отдал торговкам всю рыбу. Но где бы я мог её поджарить? Подсчитал наличность и отправился в дешёвую столовку, как раз близ того места, где жил мой приятель.

Зачем Богу было угодно завести меня на ту самую улицу? Я шёл по противоположной стороне от знакомого дома, когда увидел за зарешечённым окном первого этажа друга, со смаком объедающего куриную ножку…

Он стремительно задёрнул занавеску, явно надеясь на то, что я ничего не успел заметить. Возможно, он забыл об этой истории. А я, к стыду своему, помню.

Мы продолжали встречаться, читать друг другу новые стихи, иногда выпивали вдвоём или в компаниях. Он не знал, успел ли я тогда что–нибудь заметить. А я и вида не подавал.

Но с этого времени нас стало относить в разные стороны.

Летом в Москве меня неожиданно пригласили прочесть стихи по телевизору. Я сказал редакторше, что здесь находится молодой поэт из Абхазии, уговорил, чтобы он получил возможность выступить вместо меня, дал номер телефона в тогдашней гостинице «Гранд–отель», где он остановился.

Теперь он был при деньгах. Помню, вместе ходили в комиссионный покупать ему габардиновый плащ, ратиновое пальто.

Как все сухумские парни, он мечтал жениться на москвичке, переехать в столицу, получить московскую прописку. Что и осуществил. Через несколько лет поселился в одном из домов писательского жилищного кооператива, где к тому времени жил я.