Навстречу Нике

«Куда запропастил мою козочку? Немедля скажи своим ангелам, чтоб воротили! Гляди, рассержусь!» «Почто Володя ходит неженатый? Пошли ему жену, дитё, добром прошу!»

Растроганный, рассказал ей о том, как вдова Волошина заставила зимой одолеть Библию, как чувствую неслучайность того, что со мной происходит…

— У нас здеся церкви нету. Поезжай в Рязань али во Владимир, крестись.

Я пренебрёг её советом.

Как–то на рассвете, ещё в полутьме, отправился в лодке проверять оставленные на ночь закидушки с живцами. Дул попутный ветерок. Я приподнял над водой вёсла. Спина стала парусом. Лодка беззвучно скользила мимо чуть различимых берегов. Впереди раздался громкий всплеск. Я гребанул вёслами к омуту, над которым была привязана первая моя снасть. Пред носом лодки свечой взмыла вверх здоровенная щука. Я дёрнул за леску, подсёк, перекинул хищницу через борт себе под ноги. За мыском вытащил на другую закидушку налима, потом под старой, раскидистой ивой попался сом, чуть дальше – щурёнок. Я отпустил его обратно в воду.

Остальные пять закидушек оказались пусты. Но и этого улова нам с моей старушкой было вполне достаточно.

Оставалось вытащить из пасти щуки глубоко заглотанный крючок.

Я подчалил лодку к берегу заливчика, закурил и, ёжась от проморзглого тумана, стал осторожно заниматься этим небезопасным делом. По опыту знал, что, уколовшись о щучьи зубы, можно получить нарыв.

…На берегу послышался треск ветвей. Я поднял голову. В белой пелене тумана сгустилось какое–то белое пятно, которое через минуту оказалось девушкой с распущенными волосами. Она была лишь в длинной белой рубашке, босая. Русалочка.

— Эй, парень, дай закурить!

Я привстал, протянул навстречу папиросы и спички.

— Погоди! – она перелезла в лодку, уселась на носу и жадно закурила.

— Не холодно? – спросил я, оглядывая её грязную, порванную у груди рубашку, грязные ноги.

— «А поутру они проснулись…» – запела было она, а затем сказала. – Уже месяц как бегаю по полям и лесам. Хорошо!

— Кто ж тебя кормит?

— А пастухи! Иной раз водочки дадут. У тебя водки нет?

— Нет. Откуда взялась?

— Сбежала из Рязани, из дурдома. Ты женатый или холостой?

— Знаешь что, а ну–ка вали из лодки. Если хочешь, возьми любую рыбину, и вали. Испечёшь на костре.

— И то! – она мигом ухватила налима, потребовала отдать ей спички и сгинула в тумане.

Я поплыл назад.

…Впервые увидел я свою старушку негодующей.

— Да как же ты её отпустил?! Ведь пропадёт девка. Пастухи – пьянь известная. А девка не в себе. Пропадёт. Небось, чья–то дочь, небось, мамка есть… А ты, нехристь, выгнал, налимом откупился!

Хотя ситуация была очевидно нелепой, я призадумался…

Пока старушка чистила рыбу, я отправился в магазин за хлебом и солью. Столкнулся там с женой Фраермана.

— Ну, как вы устроились? Хорошо? Мне так неловко…

Я ничего не ответил.

…Деньги кончились. Пора было уезжать.

На прощанье старушка выдумала подарить мне икону Спасителя.

— Возьми, скоро помру, пропадёт.

Наотрез отказался. Это была единственная её ценность.

Я уже вышел на улицу со своими удочками и рюкзаком, как она догнала меня.

— Милок! Глянула на счётчик, а там нагорело! За электричество малость заплати…

— Ох, простите! – я сунул ей деньги, зашагал к станции.

…В Москве перепечатал написанные в Солотче стихи, явился в издательство, взял папку со своей рукописью, тайно заменил часть прежних стихотворений на новые.

80

Вечером Марина съездила за тобой к Лене, нашей бывшей няне. За лето обе соскучились друг по другу. Было решено отпустить тебя после детского сада к ней и её детям на субботу и воскресенье.

И вот ты вернулась. Ногти на руках и ножках покрыты «маникюром» – закрашены красным фломастером. Длинные, до лопаток, волосы задраны нелепым пучком, прихвачены яркой пластмассовой заколкой.

— Папочка Володичка, смотри! Света научила танцевать взрослый танец ламбаду!

Засеменила, закружилась, пригнулась, начала вертеть попкой.

— Перестань, пожалуйста! – не выдержал я. – Неужели ты не чувствуешь, что это некрасиво, отвратно?!

— Фигушки! А ещё мы играли в карты! В подкидного дурака.

Марина сгребла тебя в охапку, потащила в ванну. Смывать «маникюр», мыть голову.

— Не хочу! Не буду! – вопила ты. – Папа, спаси меня!

А я подошёл было к телефону, хотел устроить разнос Лене. И раздумал. Понял, бесполезно. Только обижу чистосердечную, запутавшуюся в жизни женщину. И детей её – Егора и Свету обижу. Безотцовщина, растущая в доме, где постоянно безобразничает пьяная бабушка…

Ника, я понял тогда, что вообще бессилен спасти тебя от надвигающегося на твою маленькую жизнь мира. С его вульгарностью. Жестокостью. Отданного, как предупреждает Христос, во власть сатаны.

Когда ты заснула, я поделился с Мариной своими отчаянными мыслями.

— Ничего особенно страшного, – сказала она. – Преувеличиваешь. Девочку развлекали, как могли. Давай лучше помолимся, чтобы Бог послал Лене мужа, детям – отца. Бедная Ленка!

Помолились, я подошёл к твоей кроватке. Ты, как всегда, спала на боку, выбросив руку поверх одеяла. Поцеловал. На ногтях виднелись остатки «маникюра».