Навстречу Нике

Я, конечно, тут же отказался от подобного сотрудничества. Выслал рецензию неизвестному собрату, жившему во Владивостоке. Много позже, через несколько лет, неожиданно получил увесистую бандероль. Это был вышедший в свет тот самый роман с тёплой, благодарственной надписью.

Конфликт с «Новым миром» не очень–то меня огорчил. Тоскливо было тратить молодость, отрывать время от собственного творчества, бесконечно листая чужие рукописи. Да и командировки приелись.

Войдя в круг общения знаменитых людей, своих старших товарищей по литературе, которые, как ты уже знаешь, прекрасно ко мне относились, я, тем не менее, вдруг нутром ощутил опасность складывающегося образа жизни.

Тогда–то впервые возник в голове образ эскалатора. Меня уводило от морей, ветров, от жизни огромной страны в мирок кафе «Националь», в бесконечные пересуды о литературных кознях…

И прежде чем выпал первый снег, я сошёл со ступеньки эскалатора.

С письмом Лидии Корнеевны Чуковской в кармане приехал в Крым, в опустевший на зиму Коктебель.

На море грохотал шторм, когда я подошёл к одиноко возвышающемуся над берегом дому–башне, где когда–то, казалось в давным–давно прошедшие, баснословные времена, жил замечательный поэт и художник Максимилиан Александрович Волошин.

Поднявшись деревянной лестницей на террасу второго этажа, я обернулся. Увидел сквозь ветви деревьев Карадаг – синие горы, круто обрывающиеся у наката свирепых волн. Соленая водяная пыль долетала и сюда. С наслаждением вдохнул этот воздух, постучал в дверь.

Вдова поэта – Мария Степановна прочла письмо Чуковской, без долгих разговоров отвела меня в комнату с роялем, выдала раскладушку, одеяло и постельное белье. Устроив себе ночлег, я сунул в рот папиросу, и был сурово предупреждён, что в этом доме не курят. После чего мы вместе вытащили на террасу столик и стул. Здесь я мог вволю дымить и работать.

Мария Степановна с благодарностью отнеслась к моему намерению немедленно отправиться в магазин за продуктами, а также к желанию, когда утихнет шторм, приступить к ежедневной ловле рыбы. Снасти я привёз всё в той же, подаренной мамой сумке.

Жила Мария Степановна очень бедно. Правда, время от времени получала денежные переводы, посылочки из Москвы и Ленинграда от таких же бедствующих старых интеллигентов, помнивших гостеприимного Макса Волошина, Цветаеву…

Я был рад, что могу помочь ей, регулярно покупая продукты, принося по утрам на кухню кукан с пойманными закидушкой бычками. Сам жарил их с картошкой. И эта пища никогда не приедалась.

Остальное время, надев свитер и накинув на плечи пальто, работал на продуваемой всеми ветрами террасе.

Мария Степановна не допускала меня ни в мастерскую Волошина, ни в его кабинет с библиотекой. Непреклонная старушка заявила, что не отопрёт передо мною заветных дверей, пока я не одолею Ветхий и Новый Завет.

Царствие ей небесное!

О том, как я прожил в Доме поэта с ноября по апрель, более или менее подробно рассказано в книге «Все детали этого путешествия». Здесь же ты можешь увидеть своего будущего папу Володю, одиноко блуждающего среди моря и гор.

В Крыму зимой часто выдаётся сухая, солнечная погода. Избавленный от московского гололёда, от боязни упасть, я порой перекидывал через плечо ремень рыболовной сумки, в которой находился ломоть хлеба, фляга с пресной водой, закидушка, блокнот с авторучкой, и уходил на весь день странствовать по морскому берегу в сторону гор. Со временем меня стал сопровождать пёс Шарик.

Частенько подбирал среди мокрой гальки пляжей фантастической красоты полудрагоценные камни – сердолики, халцедоны… Однажды попался старинный компас с разбитым стеклом.

Пользуясь тем, что, кроме Шарика, меня никто не видит, неуклюже вскарабкивался на отроги Карадага. Переводил дыхание где–нибудь на склоне и, не без риска свернуть себе шею, спускался к одной из укромных бухточек.

Мария Степановна при всей своей бедности подкармливала бродячих собак. С Шариком я особенно подружился, холодными ночами, когда Коктебель сёк ледяной дождь со снегом, тайно от хозяйки впускал ночевать в свою комнату. Шарик тотчас прятался под раскладушку, благодарно лизал мою свисшую во время сна руку.

Вместе с ним сиживал я в бухточке у костерка, где запекалась в углях пойманная мною рыбёшка.

Даже в штиль море звучало. Казалось, звучат и горы. Иногда с отвесного склона скатывался камешек. Будто кто–то невидимый прошёл там, наверху.

Ощущение чьего–то присутствия все время возвращало к только что прочитанным страницам Библии. Я вспоминал о том, как Бог говорил в тишине с Моисеем, с пророками…

Шарик смотрел на меня сквозь колеблющееся пламя костра. Я подбрасывал ему запечённых до хруста бычков и ставридок, корочки хлеба.

Зимой темнеет рано. Пора было возвращаться. Обратно мы шли по предгорьям. Шарик бежал впереди, оглядывался, поджидая меня, вилял закрученным вверх хвостиком.

В разбросанных по склонам домиках зажигались первые огоньки, пахло кизячным дымом.

Когда я подходил к Дому поэта, над ним уже трепетала первая звезда.

78