Наваждение

На обеденном столе были разложены литографии, гравюры, акварели. С левой стороны лежали зарисовки животных, птиц, насекомых, натюрморты, портреты; сверху — акварель, изображающая мышь. Справа лежали другие рисунки. Они совершенно не походили на первые. Тут были в основном птицы, выписанные с такой точностью, столь живо, что, казалось, вот-вот взлетят с листа. Попадались и животные, и лесные пейзажи.

— Вы видите разницу?

— Еще бы. Слева — барахло, а справа… очень красиво.

— Я взял их в бумагах моего прадеда, — сказал Пендергаст, показывая на грубые зарисовки слева. — Вот это подарил прапрадеду Одюбон, когда жил в доме на Дофин-стрит в тысяча восемьсот двадцать первом году, до того как заболел. Так он рисовал до того, как попал в лечебницу «Мез Сен-Клер». — Затем Пендергаст повернулся к рисункам справа. — А так он рисовал потом. После того, как выписался. Видите загадку?

Д’Агоста никак не мог забыть изображение в черной рамке.

— Он совершенствовал свою технику. Как и все художники. Чего же тут загадочного?

Пендергаст покачал головой:

— Совершенствовал технику? Нет, Винсент, это полная метаморфоза. Настолько усовершенствоваться невозможно. Его ранние зарисовки — убогие, ремесленнические, примитивные, корявые. В них нет ни малейшего намека на художественный дар.

Не согласиться д’Агоста не мог.

— Что же тогда произошло?

Пендергаст посмотрел на рисунки своими светлыми глазами, медленно прошел к креслу, стоявшему перед мольбертом, и сел.

— Эта женщина явно была пациенткой лечебницы. Возможно, ее любил доктор Торгенссон. Возможно, их связывали какие-то отношения. Наверное, поэтому он так упорно цеплялся за картину даже в самой глубокой нищете. К сожалению, это не объясняет, почему же картиной так сильно интересовалась Хелен.

Д’Агоста опять посмотрел на женщину, вытянувшуюся — с какой-то покорностью — на больничной койке.

— А может, она — кто-то из предков Хелен? — спросил он. — Может, она — Эстерхази?

— Я об этом думал, — ответил Пендергаст. — Но все равно — отчего такая одержимость поиском?

— Семья Хелен уехала из Мэна в тяжелых обстоятельствах, — сказал д’Агоста. — Быть может, в семейной истории есть какое-то пятно, которое картина помогла бы смыть.

— Да, но какое? — Пендергаст указал на женщину. — Такой противоречивый образ, я бы сказал, скорее запятнает, а не обелит семейное имя. Зато теперь можно судить о том, почему никогда не упоминался сюжет картины — такая в ней чувственность и дерзость…

Наступило молчание.

— А зачем она понадобилась Траппу? — вслух поинтересовался д’Агоста. — Ведь это всего лишь картина. Почему же он столько лет ее искал?

— Тут как раз все понятно. Он из рода Одюбонов и считал, что картина принадлежит ему. Она стала для него идеей фикс, наградой стал сам поиск. Думаю, увидев полотно, он удивился бы не меньше нас. — Пендергаст прижал ко лбу кончики пальцев.

Д’Агоста продолжал смотреть на картину. Было в ней нечто, чего он никак не мог осознать. Картина словно пыталась что-то сказать ему. Он уставился на женщину.

И вдруг понял, в чем дело.

— Эта картина… Посмотрите-ка. Она такая же, как и вон те акварели на столе. Которые он написал после.

Пендергаст сказал, не поднимая глаз:

— Боюсь, я не улавливаю вашу мысль.

— Ну вы же сами говорили. Мышь на картине — точно кисти Одюбона.

— Да, очень похожа на тех, что он нарисовал в «Живородящих Северной Америки».

— Вот. А теперь посмотрите на мышь среди ранних рисунков.

Пендергаст медленно поднял голову. Посмотрел на картину, потом на рисунки, повернулся к д’Агосте.

— И что, Винсент?

— Та мышь, ранняя… — д’Агоста махнул рукой в сторону стола. — Я бы никогда не подумал, что ее нарисовал Одюбон. И всю прочую дребедень — натюрморты, зарисовки. Вообще на Одюбона не похоже.

— То же самое говорил и я. В том-то загадка.

— Не уверен.

Пендергаст с любопытством прищурился.

— Продолжайте.

— Значит, у нас есть ранние средненькие рисунки. А потом — вот эта женщина. Что произошло в промежутке?

Глаза у Пендергаста блеснули еще ярче.

— Он заболел!

Д’Агоста кивнул.

— Верно. Его изменила болезнь. Разве может быть другой ответ?

— Блестяще, дорогой Винсент! — Пендергаст шлепнул по подлокотникам и вскочил, зашагал по комнате. — Прикосновение смерти, неожиданное напоминание о том, что мы не вечны, каким-то образом его изменило. Наполнило творческой энергией… Это был переломный момент его карьеры художника.

— Мы все время думали, что Хелен интересовалась сюжетом картины, — сказал д’Агоста.

— Именно. А помните слова Траппа? Хелен не жаждала владеть картиной. Она хотела только посмотреть. Она хотела узнать, когда именно с Одюбоном произошла такая метаморфоза.

Пендергаст умолк, замедлил шаги, а потом остановился. На него как будто нашел какой-то ступор, глаза словно смотрели внутрь.

— Ну вот, — сказал д’Агоста. — Загадка разгадана.

Серебристые глаза посмотрели на него.

— Нет.

— То есть?

— Почему Хелен скрывала все от меня?

Д’Агоста пожал плечами:

— Стеснялась того, как вы познакомились, стеснялась своей маленькой невинной лжи.