Наваждение

Ночью все еще было хуже. Особенно, перед рассветом, когда она не спала, как сейчас. Сидела в кресле, натянув плед до подбородка. Ночной бриз был ощутимо прохладным. А рубашка… Та самая, когда-то “взятая в долг” у Димы для создания “образа героини романа”, становилась все короче, по мере увеличения натяжения в талии. И грела, соответственно, не лучшим образом. Море сегодня было очень тихим. Практически гладким, как зеркало. И уже виднелась едва-едва заметная светлая полоска на горизонте. Еще очень тонкая. Возможно, Лиза даже ее просто придумывала, так хотела увидеть солнце. И луна еще висела на небе, отбрасывая серебряную дорожку на эту ровную поверхность воды.

Иногда, очень редко, где-то проезжала машина. Да время от времени ветер доносил тихие звуки басов музыки из ночного клуба, расположенного в отдалении на берегу. Но и там гуляния уже стихали, кажется. Тихая ночь. Очень. Впрочем, в этом пригородном поселке почти все ночи были такими. Где-то снова послышался шум работы двигателя, но сложно было понять направление, дорога лежала с другой стороны от дома, да и ветер дул с моря. А может Лиза не особо вслушивалась. А вот неожиданный лай собаки ее встряхнул, заставил даже привстать, откинув плед.

“Глупости, конечно, это у кого-то из соседей”, хмыкнула она про себя, вновь усаживаясь в кресло, когда все стихло. Но показалось, что так на Жучку похоже. Она привязалась к своей питомице. Никогда не имела до этого домашних животных, а тут - постоянно вспоминала и думала. И скучала по своей собаке.

Где-то сбоку снова прозвучал лай. Но стих также быстро. Может кот какой дразнит соседских псов? Она сильнее укуталась, пытаясь отвлечься. Волей-неволей, но ей все напоминало о муже. И мысли о питомице тут же повлекли иные размышления: тревожные и ничем не подкрепленные, кроме ее догадок.

Ночью мысли о Диме становилось все сложнее контролировать. Как и волнение о нем. Приходилось все время напряженно следить за своими думами, отвлекаясь на море и буйство ребенка у себя внутри. Чтобы и сейчас сосредоточиться на этом, Лиза устроила ладони на животе, будто ловила толчки сына своими пальцами.

В доме что-то хлопнуло. Странно.

Лиза насторожилась и аккуратно поднялась с кресла, кутаясь в плед. Гена, обычно, не обходил дом ночью. Да и Тамара Степановна не страдала бессонницей, в отличие от нее. И потому было совершенно неясно, кто дверью хлопнул. Да и где? Конечно, могло случиться что угодно. И ее домочадцы вполне могли встать по какой-либо причине. Однако Лизе ничего доброго или хорошего на ум не пришло, и она с опаской зашла в спальню, где оставила телефон. Может и глупо проверять, спит ли Гена, но ей легче было связаться с охранником, чтобы все выяснить, чем, не дай Бог…

Позвонить она не успела никому. Просто потому, что именно в этот момент двери спальни напротив нее осторожно и тихо открылись и на пороге комнаты, наверное, адаптируясь к темноте, остановился…

- Дима!

Лиза выдохнула это, хотя горло сдавило от эмоций и недоверия. От неожиданности. Хотя… она ждала. Жила этим ожиданием. Каждую минуту надеялась, что вот сейчас он позвонит в двери, заедет в ворота. И все равно оказалась не готова. Хотела броситься к нему, и не смогла. Ноги ослабли, пришлось вцепиться в свой плед и попытаться вдохнуть, хотя почему-то это никак не получалось сделать.

- Лиза! - он, похоже, не ожидал увидеть ее на ногах. - Ты чего гуляешь в три часа? - с порога нахмурился Калиненко, шагнув в комнату. Закрыл двери. - Спать должна.

Он отчего-то остановился в шаге, не подходя полностью. Прищурился, всматриваясь, словно изучал ее. И такое странное чувство возникло, как тогда, под колонией - словно вечность не виделись, а не три недели. И забылось все, надо заново друг друга узнавать.

Дима молчал. Ждал ответа? Ночные тени не давали нормально рассмотреть его лицо, скрывали выражение глаз. Темнота усиливала это ощущение отчуждения.

Лиза пожала плечами, стараясь скрыть, что они дрожат от накативших эмоций:

- Ждала…

Голос сдавило такой массой эмоций, так и не сделанным вдохом, и получилось что-то невнятное, словно придушенное. Как тихий хрип. Хотела прочистить горло и повторить, объяснить. Но просто не успела.

Дима вдруг усмехнулся. Так по-своему. И свысока, и при этом одобрительно. И так по-родному. Как только Калиненко умел. Шагнул, убирая расстояния между ними. Обхватил ее плечи одной рукой. Сжал до хруста, будто не доверял своим рукам, ощущениям. Запустил пальцы второй руки в волосы, скользя по щеке, скуле. Снова в волосы, надавил на затылок. На себя притянул. И даже не поцеловал, напал ртом на ее губы. Жадно так. Словно захлебывался, и у нее дыхание брал. Он ее даже после освобождения не так целовал. Не так, как девку или любовницу целуют. И не как всех жен. Как свою женщину. Дорогую и родную настолько, что больше ничего этой жадности не стоит.