Навь и Явь

Залитая солнцем полянка Смилины благоухала земляникой: по преданию, очень уж любила великая оружейница эту ягоду, оттого та и выросла столь обильно на месте её упокоения. Завораживающей древностью, тысячелетним покоем и мудростью дышало необъятное дерево с толстыми узловатыми ветвями, и только участки со свежей, недавно наросшей корой напоминали о том, что прародительница Твердяны покидала свою сосну для участия в схватке с Павшей ратью: на местах разъединения тела и ствола осталось это подобие шрамов.

А на полянке, присев на корточки, собирала землянику Млада; её корзинка была уже полна, и женщина-кошка бросала туда последние ягодки, когда Дарёна опустилась в траву прямо перед ней, с нежностью заглядывая в глаза. Они поднялись на ноги одновременно, держась за лукошко, и во взоре супруги Дарёна опять увидела холодящую тень непостижимой печали.

– Это тебе, – шепнула Млада, но ясно было, что бóльшая часть этих ягод попадёт в загребущие руки, а потом и в ненасытный рот Рагны.

Зарянка, которая обыкновенно хорошо вела себя в Тихой Роще, вдруг раскричалась, и Дарёна, охваченная жаркой волной стыда, вынуждена была перенестись домой, где вкусно пахло оставленными на печке кулебякой и гусем. Для пущей сохранности тепла и то, и другое скрывалось под подушками, но дразнящий, уютный запах пропитывал дом насквозь. Всё оказалось просто: за встречами с роднёй, как ныне здравствующей, так и упокоенной в деревьях, они не заметили, что подкралось обеденное время, а малышка требовала положенной по расписанию трапезы. Пришлось Горане переодеваться из праздничной рубашки в будничную, с прорезями, и прикладывать проголодавшуюся племянницу к груди.

В целом всё было как всегда: в обычные дни почти безлюдная Тихая Роща наполнилась посетителями со всех Белых гор, а у Восточного Ключа не иссякала огромная очередь желающих набрать воды из священной реки, которая, по поверью, обладала в этот день особой, великой силой. Западный и Южный Ключи тоже пользовались немалым спросом, но всё же не таким, как Восточный.

– Не всякому под силу туда очередь отстоять, – покачала головой Крылинка. – Хоть бы уж матушка Левкина, что ли, нам по знакомству кувшинчик налила...

О том, обязана ли была новая Верховная Дева снабжать их водой вне очереди, спорить не пришлось: та сама отыскала семейство Твердяны, а вместе с нею из прохода шагнули княгиня Лесияра с Жданой и детьми, Огнеслава с Зорицей, Радой и Берёзкой, а также незнакомая Дарёне ясноглазая и степенная женщина с хорошенькой девочкой на руках. И в осанке, и в гордой посадке головы незнакомки, и в выражении лица, полном мягкой, не высокомерной величавости, чувствовалось княжеское достоинство; её сопровождала темноволосая и кареглазая кошка, судя по причёске – оружейница. Косичка девочки отливала пшеничным золотом в солнечный день, а вот глаза были неожиданно тёмными и блестели, как мокрые ягодки чёрной смородины.

– Вы ещё не посещали Калинов мост? – спросила Лесияра после обмена поклонами и приветствиями.

– Ещё не успели, государыня, – ответила Крылинка. – Мы это напоследок решили оставить, а тут как раз ваше почтенное семейство навстречу...

– Ну, коли так, тогда пойдёмте вместе, – предложила княгиня.

Её сердечная улыбка и свет глаз, проницательных и ясных, как чистое вечернее небо, покоряли с первого взгляда и не оставляли равнодушным никого – ни друзей, ни врагов; в присутствии белогорской владычицы словно незримые крылья мира и покоя простирались над всеми, объединяя сердца узами дружбы и любви. Следом за нею можно было и подняться к солнцу, и шагнуть в гибельную бездну – с одинаковым восторгом и без колебаний; хотелось отдать всю кровь до капли и всё дыхание, только чтобы в её волосах стало меньше седины... В сердце Дарёны в единый сияющий сгусток слились верноподданнический трепет и дочерняя привязанность, и она не находила ответа на вопрос: за что же, за какие подвиги и достоинства ей с матушкой выпало такое счастье? Нет, матушка, положим, вполне заслужила честь стать супругой повелительницы женщин-кошек; Дарёна же, примеряя на себя звание княжеской дочери, пусть и приёмной, чувствовала себя так, словно она осмелилась нахально присесть на престол или надеть властно сверкающий венец.