Навь и Явь

Дома Дарёне всё время приходилось глубокими вздохами отгонять слёзы, убеждая себя, что всё это – совсем ненадолго и ради выздоровления Млады. Однако стоило бросить взгляд на пустую, застеленную одеялом лежанку – и готово: солёная поволока плыла в глазах, а дыхание перекрывал горячий солёный комок... Впрочем, окунувшись в домашние хлопоты и заботы о Зарянке, она немного забыла тоску: сияющие синие глазёнки дочки вознаграждали её за всё и исцеляли приунывшее сердце своим ясным теплом. Ради её весёлого смеха можно было перенести всё: и войну, и голод, и лишения, и любую боль. Молозиво Гораны, к слову, оказалось таким жирным и питательным, что девочка с первого утреннего кормления не просила кушать до самого обеда, и нести её к воротам кузни не пришлось. Придя с работы в полдень, оружейница вымылась по пояс и, не надевая рубашки, протянула руки к Зарянке:

– Ну, как тут моя племяшка? Проголодалась, поди?

Она уселась с ребёнком на воздухе, под яблоней, и солнечные зайчики золотисто ласкали её сильные плечи с округло и туго проступающими под кожей мускулами, поглаживали блестящую голубоватую голову и шелковисто мерцали на чёрной косе. Пока малышка насыщалась, Рагна стояла позади супруги, опираясь на её плечо, и с умилённой улыбкой-прищуром смотрела в личико Зарянки. Ласковые ямочки играли на её изрядно округлившихся в последнее время щеках; за месяцы войны и тревог она похудела и побледнела, но с приходом весны её тело начало наливаться сдобной пышностью. Крылинка говаривала, бывало, с усмешкой: «Этак ты скоро меня догонишь, голубушка». За этой полнотой пока не так уж и заметен был живот, в котором под вышитым передником зрела новая жизнь, а может быть, даже целых две. Рагна умела звонко, по-птичьи щёлкать – звук получался громкий, по-лесному гулкий, и Зарянка всегда приходила от него в восторг и хохотала; как ни пыталась Дарёна этому научиться, у неё так не получалось.

Наевшись, Зарянка довольно прищурила пушистые ресницы и явственно замурлыкала на руках у Гораны.

– Вы слышите? – засмеялась Дарёна. – Она мурчит!

– Кошка растёт, – ласково молвила оружейница, почёсывая пальцем за крошечным ушком юной дочери Лалады.

А Зарянка вдобавок пискляво и смешно, тоненько мяукнула. Перекидываться в кошку ей предстояло научиться одновременно с первыми шагами.

Днём за домашней кутерьмой тосковать было некогда, но едва голова Дарёны коснулась подушки, как звёздный полог ночи грустно задышал на неё из приоткрытого окна. Млада и Зарянка стали неотделимой частью души, без которой она безжизненно застывала, глядя в темноту под потолком, а постель казалась сугробом. Слушая чарующее, вводящее в дремотное оцепенение единство ночных звуков, она различила негромкий писк в другой комнате: видно, это Зарянка просила есть; прокравшись на цыпочках в спальню Гораны с Рагной, Дарёна увидела в сумраке очертания сидящей на постели оружейницы – разумеется, с малышкой на руках.

– Чего не спишь? – спросила та шёпотом. – Тебе-то вставать незачем, я её покормлю и уложу. Иди, отдыхай.

Рагна что-то невнятно мычала рядом с супругой, ворочаясь во сне; Дарёна присела на корточки около кормящей Гораны, прильнула губами к головке дочки. Знакомый, родной до слёз запах мягко вполз в ноздри.

– Я вот боюсь... – начала Дарёна, ловя в голове разбредающиеся в темноте слова и пытаясь сложить их в осмысленное предложение.

– Чего? – Горана поблёскивала в полутьме голубыми искорками глаз, а коса чёрной змеёй спускалась ей на плечо.

– Млада так недолго кормила её... – Слова-ростки цеплялись друг за друга шершавыми огуречными усами, и Дарёна распутывала их на ходу. – А ежели очищение от хмари затянется? Боюсь, этак Зарянка совсем от своей родительницы отвыкнет...

– Не забивай себе головку всякими «если бы» да «кабы». – Чмокнув Дарёну куда-то в волосы над лбом, Горана смахнула с её щеки слезинку. – Иди давай, спи.

– А можно я тут, на полу прилягу? – робко попросила Дарёна.

– Это ещё зачем? – Горана хмурила в сумраке тёмные, как у Твердяны, брови.

– Мне там... пусто и одиноко. – У Дарёны вырвался всхлип, но она его поймала и зажала ладонью. – Без Млады и без Зарянки.

Глупо, наверно, прозвучала просьба, и нечего ей было делать в супружеской опочивальне Гораны с Рагной, но невидимая тёплая ниточка тянула её к дочке – её родной, неотторжимой частичке, вдали от которой и дыхание в груди замирало, ненужное.

– Ну что с тобой делать, а? – вздохнула оружейница. – Нет, на пол – не годится. И в постель третьей к нам с Рагной тебя не положишь... Давай-ка так сделаем: посмотрим ещё несколько деньков, как кормление пойдёт. Ежели Зарянка только раз или два за ночь будет есть просить, то и вернём люльку к тебе. Как она мявкнет – ты её сюда неси и меня в бок толкай. А сейчас ступай... Иди, родная. Поспи. Днём к Младе пойдём.