Навь и Явь

Насыщенный и непростой день рыжим масленым блином прокатился по небосклону и растаял в сиреневато-розовом умиротворённом закате, пропитанном влажной цветочной чистотой. В саду Лебедяна встретилась с родительницей, отдыхавшей после длинного совещания со Старшими Сёстрами. Та стояла на мостике, кутаясь в мерцающий золотой и бисерной вышивкой плащ для торжественных приёмов, и кидала хлебные крошки лебедям. При виде дочери её губы тронула чуть усталая, но ласковая, как вечернее солнце, улыбка.

– Ну как, удалось Злату уложить? – спросила она.

Бревенчатый мостик поскрипывал под шагами, плакучие ивы вздыхали зелёными гривами в дуновениях сонного ветерка. Подойдя к родительнице, Лебедяна встала рядом и облокотилась на перила, чтобы посмотреть на изящных белоснежных птиц.

– Уснула. А вот Любима не хочет засыпать, пока ты не придёшь и не расскажешь ей сказку, государыня. Я думала, что сама справлюсь, ан нет: тебя ждёт.

– Сказка на ночь – это мой святой долг. – Лесияра откинула с плеч кудри с проседью, провожая смеющимся взглядом отплывающих лебедей. – Что ж, коли так, надо идти.

– Я... хотела тебя спросить, государыня, – вспыхивая тёплым румянцем смущения, обратилась Лебедяна к родительнице. – Могу ли я навестить Искру?

– Тебе необязательно спрашивать у меня дозволения на каждый свой шаг: чай, не девица уж, – целуя её, улыбнулась владычица Белых гор. И, озорно подмигнув, спросила: – К рассвету-то хоть возвратишься?

Маковый жар залил щёки княгини Светлореченской, а Лесияра издала мягкий мурлычущий смешок и приобняла дочь за плечи.

– Ступай, родная моя, ступай. Люби, пока любится.

На лёгких крыльях сердца помчалась Лебедяна в горы, и кольцо, как всегда, служило ей надёжным средством, помогающим преодолевать расстояния в мгновение ока. Входная дверь домика была не заперта, но Искра, видимо, ещё работала в мастерской. Лебедяна зажгла свет, разложила на столе вкусные гостинцы, глянула на себя в медное зеркальце, прихорашиваясь, и подивилась оживлённому блеску собственных глаз, полных тихого счастья. Рубец на сердце покалывал, будто заноза, но прохладное колдовство горных сумерек обвивало ей плечи и щекотало лопатки, смывая все горести и растворяя их в своей бодрящей свежести.

Дверь скрипнула, и Лебедяна затряслась, как сжатая пружина. Внизу раздался любимый голос:

– Счастье моё, это ты здесь ждёшь меня?

Шаги на лестнице – и через мгновение нетерпеливые, изголодавшиеся по ласке ладони Лебедяны гладили щёки Искры, нежно мяли ей уши, скользили по слегка колючему от небольшой щетины затылку, прощупывая каждый родной бугорок, каждую впадинку на черепе.

– К чему спрашиваешь? Разве ты не чуешь меня? – выдохнула она в тёплой близости от губ женщины-кошки.

– Чую за сто вёрст, – последовал приглушённо-ласковый ответ, и крепкие руки обвили княгиню, будто ожившая лоза, гибкая и сильная. – Просто хотелось услышать твой голосок, ладушка.

Блины с икрой, жареная перепёлка, пирог с осетриной и кувшин двадцатилетнего мёда – всё осталось нетронутым на столе, а три вышитых рубашки были забыты на лавке: перина, набитая душистыми травами, хрустела под весом вжатых в неё тел. Раздвинув колени, Лебедяна впустила в себя сильный горячий язык Искры, и от нежных внутренних толчков на её лицо ложилась улыбка-крик, улыбка-солнце, улыбка-полёт. Раскинув руки по широкой лежанке и отпустив на волю спутанные косы, она сбросила с себя все имена и титулы, а потом одним полногрудным вздохом сломала панцирь, державший её в своей холодной тюрьме столько лет.

Она ещё долго слушала звенящий покой гор и тёплое сопение Искры на своём плече. Привыкшие к пуховым перинам изнеженные бока почёсывались от торчавших наружу тончайших соломинок, но горьковато-медовый, вольный и чистый дух трав Лебедяна не променяла бы на затхлый запах птичьего пера. Лучше с любимой на душистом сене, чем с постылым на пышном ложе, набитом гусиным и лебяжьим пухом.

Светлую, дышащую тишину горного домика нарушил тревожно-звонкий, требовательный детский голосок:

– Матушка! Ты тут?

Наверно, Злата проснулась, не нашла мать, испугалась и отчаянно пожелала оказаться рядом с ней... А кольцо возьми да и сработай. Лебедяна всполошённо растолкала задремавшую Искру:

– Лада, проснись! Златка явилась!

Женщина-кошка выскользнула из постели, будто и не засыпала вовсе. Проворно натянув штаны и рубашку, она устремилась навстречу девочке, в голосе которой уже дрожал слезливый надрыв.

– Иду, моя родненькая! Иду, кровинка. Матушка тут, всё хорошо!

Пока Искра успокаивала ребёнка и поднималась с ним на руках по лестнице, у Лебедяны было несколько мгновений, чтобы накинуть сорочку и убрать косы под повойник. Огниво мёртво искрило и валилось из дрожащих рук княгини, но не зря же женщина-кошка владела силой Огуни! Один щелчок пальцами – и фитилёк лампы задышал робким, колышущимся пламенем, отблеск которого отразился в глазах Златы – круглых блестящих пуговках. Малышка доверчиво обнимала родительницу-кошку за шею и вертела головкой, озираясь с изумлением и страхом, а Искра успокоительно мурчала ей на ушко.