Навь и Явь

Островид узнал голос Влáдорха – начальника его дружины. Сам посадник был не полководцем, а лишь хозяйственником и управленцем, в военных делах полагаясь на своего воеводу. И вот, в его рокочущем, как буря, голосе глава Гудка слышал яростные дрожащие нотки – предвестники неповиновения.

Стоило ему только щёлкнуть пальцами, как писарь, косой мужичок с бородавкой на щеке, в своём узком чёрном кафтане похожий на таракана, расторопно подал ему с заваленного бумагами стола нужный свиток. Одна сухая старческая рука стиснула грамоту, а вторая толкнула дверь, и в лицо посаднику дохнул тревожный ветер, едва не сорвав с него роскошную шапку с пушистым меховым околышем. Дружина сгрудилась около высокого крыльца, а светлобородый и синеглазый Владорх, подбоченившись с богатырской статью, поставил ногу на первую ступеньку.

«Стук-скрип, стук-скрип», – спускался Островид под сенью украшенного резьбой навеса, и шуба – дар с княжеского плеча – мела длинными парчовыми полами деревянные ступеньки, которые жалобно крякали под тяжестью опускавшихся на них добротных, расшитых бисером серых сапогов. Не дойдя до воеводы трёх шагов, городской управитель сверху вниз протянул ему свиток.

– Это приказ князя Вранокрыла. Читай сам.

Владорх взял бумагу, пробежал её глазами. По мере чтения его светло-пшеничные густые брови всё больше хмурились, а в зрачках нарастал ледяной блеск. Дочитав до конца, воевода вскинул подбородок и хлестнул вокруг себя взором, полным стального негодования. С сухим жалобным шелестом свиток в его руках расползся, будто ветошь, и Владорх вызывающе поднял трепетавшие на пронзительном ветру половинки.

– Как ты смеешь?! – побагровел Островид, задохнувшись от ярости.

– Ты нас за телят неразумных держишь, посадник? – прогремел Владорх. – Скотину бессловесную в жертву приноси, а мы – воины и люди вольные, а потому пришельцев своими хозяевами признавать отказываемся. Всем давно известно, что вместо князя-владыки на престоле сидит какой-то самозванец, а Вранокрыла псы из Нави незнамо куда девали. Целый год терпеливо ждали мы его обещанного возвращения, да видать, в живых его уж нет! Не мог он в здравом уме такой указ подписать – наверняка тот пёс-ставленник подпись подделал, а печатью беззаконно воспользовался. Ребята, вы как думаете?

– Подделал, как пить дать! – поддержали дружинники. – Надоело нам, Островид, в безвластии таком жить! Или князя живого подавай, или катись отсюдова, шкура продажная!

– Братцы! – Воевода обвёл сверкающим взглядом воинов. – Разве верите вы, что Вранокрыл отдал бы свою землю и свой народ инородцам на поругание?

– Не верим, не мог он! – уверенно раздалось в рядах.

– Слыхал? – Пощёчина взгляда воеводы обожгла посадника, как перцовая настойка. – Мы не верим в предательство князем своего народа, а значит, остаётся только одно... – Рука Владорха легла на рукоять меча, и Островид отшатнулся, скованный ледяными обручами ужаса. – Предатель – ты, пёсий поддакальщик! Ты в сговоре с самозванцем!

Эхо этих слов хлестнуло посадника по сердцу кнутом, и он невольно попятился, спотыкаясь и цепляясь за перила.

– Это что... мятеж? – хрипло каркнуло его пересохшее горло.

– Называй как хочешь, – ответил Владорх. – А мы не сдадим город!

Светлый клинок, с холодным лязгом извлечённый из ножен, дерзко взметнулся к небу, словно грозясь вспороть брюхо беспокойных туч, после чего, помедлив, склонился и указал на Островида.

– Взять его! Вяжи изменника! – крикнул воевода, остервенело оскалив крепкие зубы.

Наступая на полы собственных пышных одежд, посадник принялся карабкаться по лестнице. Единственной силой, всегда стоявшей за него горой и обеспечивавшей его властью, была дружина, и вот – её у него не стало. Оскалившаяся частоколом сосулек пасть зимы поглотила его сына, а мятежный ветер из-под мученически корчащегося неба унёс всё остальное.

*

Прялка Берёзки жужжала всегда – зимой и летом, при ясном свете солнца и при тускловатом отблеске лучины; не оборвалась зачарованная нить и в дни страха, накрывшего Гудок пологом живых, ртутно-текучих и тяжёлых туч. Милева не находила себе места, охала, бросая жалобно-тревожный взгляд в окна:

– Да что ж это такое творится?! Неужто последние дни на земле настали? Да где же мужики-то наши, куда запропастились?

Стоян с Первушей утром ушли на рынок торговать товаром, и она боялась, как бы с ними не случилось чего худого, а пальцы Берёзки всё так же невозмутимо тянули чудесную нить. Под высоко повязанным передником ещё даже не намечалось округление живота, но биение новой жизни наполняло молодую кудесницу теплом.

– Придут, матушка, куда они денутся? – мягко успокоила она свекровь.