Навь и Явь

– Золотко моё, ты чего прибежала? – Лебедяна раскрыла навстречу дочке объятия, и та тут же зябко прильнула к её груди. – Матушка здесь, никуда не делась. Только в гости ушла.

– А у нас тут вкусненькое есть, – подмигнула Искра и игриво цокнула языком.

Гостинцы пригодились: скушав блин и кусочек пирога, Злата окончательно успокоилась и без зазрения совести уснула, устроившись на постели между двух родительниц.

– Ты пока её дочкой не зови, – шепнула Лебедяна, с теплом в сердце любуясь лучиками-морщинками, что сияли в уголках глаз Искры. Та тихонько ворошила весёлые кудряшки спящей девочки. – Она ещё всей правды не знает.

– По батюшке, наверно, скучать будет. – Искра насупилась, и меж её бровей пролегла тень грусти.

– Она батюшку почти и не видела. По ком скучать? – Лебедяна нежно разгладила складочку на лбу женщины-кошки и тихонько чмокнула в неё. – Нет меж ними связи прочной, как меж родительницей Лесиярой и сестрицей Любимой. Видно, сердцем Искрен не чуял в ней свою кровь, вот и не жаловал младшенькую.

– Ну ничего, зато теперь есть кому её и любить, и жаловать, – усмехнулась Искра, зарываясь губами в волосы дочки. – Значит, отпустил тебя князь?

– Отпустить отпустил, только развода не дал, – вздохнула Лебедяна. – Упёрся, обида в нём играет. А ведь я, Искорка моя, чуть не осталась с ним!

– Это почему? – нахмурилась женщина-кошка, вскинув на княгиню Светлореченскую твёрдый и колкий, как не огранённый самоцвет, взор.

– Занемог он смертельно. Хвала Лаладе, родительница Лесияра недуг изгнала, и теперь, быть может, ждут Искрена ещё долгие годы здравия.

– Вон оно как...

Пальцы Лебедяны быстро скользили по голове Искры и заигрывающе почёсывали под подбородком, пока та не сощурилась в довольной улыбке и не замурлыкала.

– Ты не думай худого, лада. – Лебедяна потёрлась носом о нос возлюбленной. – От тебя я уж никуда не денусь... Отдала я сыновьям и мужу всё, что могла; сынки выросли, в своих городах заправляют, а муж, слава Лаладе, опять здоров и в седле. Пора мне и своё счастье ловить. С истинной тропинки я уж не сверну, не бойся.

* * *

Осень принесла не только слякоть и дожди, но и раскинула над Гудком плотный, непробиваемый для солнца полог живых туч, которые извивались и клубились на небе жуткими, дышащими складками. Никто доселе не видел ничего подобного, и горожане толпами высыпали на улицы посмотреть на мрачное диво, пропитанное леденящим ядом беды. Земля погрузилась в полумрак, сильно похолодало, а полдень не отличался от вечерних сумерек, и души людей наполнялись растерянностью, граничащей с ужасом.

– Что-то батюшка Ветроструй нахмурился, – говорили старики. – Ишь, тучи какие диковинные пригнал!

Складчатая пелена на небе нависла гнетуще и страшно, и ни одного мгновения необычные тучи не находились в покое: корчились, скручиваясь в завитки, шли волнами, пучились огромными шишкообразными выростами, постоянно перетекая из одной формы в другую. День, второй, третий жители Гудка ёжились, поглядывая на странное жутковатое небо, а солнце всё не проглядывало. Ни один живительный лучик не прорезал светлым лезвием этот угрюмый покров, а вскоре в сговор с небом вступила и земля, загудев под ногами жителей мерным гулом. «Бух, бух, бух», – охала она, и люди испуганно сбивались в кучки, поверив, что настал конец всему. Крики, беготня, давка – в бурлящем Гудке начался переполох.

И только дозорные на городском частоколе, венчавшем земляной вал, первыми узнали причину всполошившего всех гула и земной дрожи: к городу подступила чужеземная рать. Рослые, могучие воины были облачены в тёмные доспехи, а головы их покрывали шлемы в виде чудовищных звериных морд. В едином ритме передние ряды ударяли копьями о щиты, а задние били в землю тяжёлыми, окованными сталью сапогами – то ли приветствовали город таким странным способом, то ли стремились нагнать на людей страху. Как раз во втором они и преуспели: ужас чёрным призраком реял над улицами и проник в каждый дом.

Островид, исхудавший и высохший, подкошенный гибелью Бажена, сидел в своей приёмной палате, вцепившись костлявыми пальцами в резные подлокотники кресла, и слушал, как под окнами глашатай гнусаво-козлиным голосом зачитывал взволнованной дружине его приказ:

– Я, посадник княжеский Островид сын Жирославов, именем поставившего меня владыки Вранокрыла повелеваю: рать иноземную в город впустить, препон воинам не чинить, отпора не давать, во всём им содействовать и власть их безоговорочно принять...

Голос глашатая утонул в негодующем ропоте.

– Как так – власть принять?! – возмутились дружинники. – Стало быть, велят нам город сдать чужакам без боя? Владыка Островид умом тронулся, видать! Что ещё за хозяева на нашу землю явились? С какого перепугу мы к ним в рабы должны податься?

Из гудящего роя голосов выделился один – зычный, начальственный, грозно-вопрошающий:

– Владыка Островид, покажись перед нами! Подтверди своими устами то, что проблеял этот козёл! Ведь ежу ясно: не с миром к нам сия рать пришла – с войной!