Настоящая жизнь

Доев мороженое, они поднимаются из-за стола. Разминают затекшие тела. Бриджит крепко обнимает Уолласа на прощание, ему ужасно не хочется ее отпускать.

– Останься, – просит он. – Пожалуйста.

– О, Уолли, – она целует его в щеку. – С тобой все будет в порядке. Береги себя, ладно?

Он провожает ее до верхнего яруса, машет рукой. А затем долго смотрит ей вслед, смотрит, как постепенно растворяется в темноте ее белый свитер. Все остальные ему абсолютно не важны. Не имеют значения. Не имеют значения. Не имеют значения.

* * *

Уоллас идет домой. Он сильно устал, мысли еле ворочаются в голове. Днем он так долго торчал на солнце, что его клонит в сон. Хочется наполнить ванну и долго валяться в ней в полудреме. Жаль, нельзя просто взять и телепортироваться в свою квартиру. Хорошо хоть, идти недалеко. В белом свете фонарей он шагает по обсаженной деревьями улице. Вчера в это время он был в другой части города, с Миллером. С тех пор прошло только двадцать четыре часа – один оборот земли, одно перемещение во времени и пространстве.

Есть теория, согласно которой каждое мгновение нашей жизни совершается постоянно, и все они происходят одновременно. Он снова вспоминает ту строчку из «На маяк»: «Все жизни, те, что впереди, те, что давно прошли, как лес шумят, как листопад». Каждое мгновение. И ночь, проведенная с Миллером, и все события его жизни, что к ней привели, и тот мужчина в темной комнате – его костистое лицо теперь навсегда останется у Уолласа в памяти, и разрывающая на части боль от вторжения в тело – все это происходит вечно и непрерывно. И тот пацан, на которого набросился Миллер, которого он так отчаянно избивал, и его горячая кровь, оросившая грязный заводской пол, – все это происходит одновременно, существуют каждую секунду.

Уоллас останавливается, придавленный тяжестью этого осознания. Хватается рукой за кирпичную стену, наклоняется, и его выворачивает. Двое крупных парней, шагавших мимо по тротуару, замирают и смотрят на него.

– Эй, чувак, ты в порядке? – спрашивают они, по-среднезападному четко выговаривая слова. – Все нормально?

Уоллас отмахивается, и те, не требуя больше никаких объяснений, идут дальше своей дорогой. Народу на улице много. Одни окликают друзей. Другие толпятся возле бара в конце переулка, кто-то курит. В воздухе пахнет дождем, сигаретами, пивом и мочой. Уоллас утирает рот. Глаза жжет.

Вернувшись домой, он, как и утром, залезает в ванну. Воду на этот раз делает не настолько горячей, чтобы казалось, что мясо слезает с костей, но все же довольно теплой. Он лежит, привалившись затылком к кафельной стенке, уровень воды постепенно поднимается. Внутри все бурлит и пылает. Плитка в ванной желтая, лампочка над зеркалом слишком яркая, но Уоллас накинул на нее голубой шарф. Так, конечно, можно и пожар устроить, но он не собирается надолго тут задерживаться. Интересно, чем сейчас занят Миллер? Он обещал позвонить, но так и не объявился.

Наверное, он уже дома, с Ингве и Лукасом. Может, и Эмма с Томом к ним зашли, и Коул с Винсентом – вся компания собралась. Уоллас плещет водой в лицо, трет глаза, пытаясь побороть неуверенность. Останься он утром в кровати Миллера, и все могло бы сложиться иначе.

Но думать об этом нет смысла, нет смысла хотеть, чтобы все было по-другому, не так, как есть. Когда из этого выходило что-то хорошее? Когда это ему удавалось изменить мир, подогнав его под свои желания и нужды? Жизнь несется вперед, оставляя его позади; не дано ему получать удовлетворение от текущего положения вещей. Теперь он опускает голову на край ванны и смотрит вниз, на коричневый коврик, весь усыпанный волосами.

Насидевшись в ванне, Уоллас выбирается из воды и замирает перед зеркалом. Одной рукой трогает нависающий над бедрами живот, второй проводит по вялому пенису. Сжимает его и, не отрывая взгляда от собственного тела, пытается придумать сексуальную фантазию. Пытается вызвать у себя эрекцию, отыскать где-то глубоко внутри тлеющую искру желания, но ничего не выходит. Что-то абсолютно необходимое для этого то ли умерло в нем, то ли не желает показываться. Ему не удается даже заставить член отвердеть достаточно, чтобы можно было подрочить. Желание накатывает на мгновение и тут же отступает. Уоллас заворачивается в полотенце и идет в темную прохладную спальню.

Тут работает вентилятор. Уоллас накрывает голову подушкой и старается уснуть, начинает обратный отсчет от какого-то гигантского числа, но все напрасно. Сон к нему не идет.

Тогда он достает мобильный и листает контакты, пока не останавливается на номере Миллера. Еще ведь не поздно, думает он. А затем нажимает на кнопку вызова и ждет. В трубке слышны длинные гудки. Ответа нет. Он ждет. Снова набирает номер. И снова ничего. Уоллас ложится на спину и вытягивает руки вдоль тела. Опять нажимает вызов и смотрит на свою тень на противоположной стене. Ответа нет, вскоре включается автоответчик, а затем наступает тишина. Уоллас дает отбой. И набирает номер снова, на этот раз сильнее давя на кнопку вызова, словно это заставит Миллера снять трубку. Ничего.