Настоящая жизнь

На нижнем ярусе набережной начинает рассаживаться оркестр – пухлые белые студентики в темных толстовках и потертых джинсах. Инструменты у них на вид очень дорогие. Уоллас замечает у столиков и нескольких чернокожих, но они не вместе, каждый сам по себе. Одна – молодая женщина с длинными косичками и кожей такой темной и гладкой, что он от одного взгляда на нее ахает – оборачивается на него и улыбается. Мгновенное узнавание – и внутреннее напряжение слегка отпускает. Она здесь с компанией белых девушек, все они одеты в яркие цветастые летние платья. На темнокожей девушке желтый сарафан. Она самая красивая в компании, но все они разговаривают, словно не замечая ее, обращаются к парням в карго-шортах и толстовках, что толпятся на нижнем ярусе. Один из них задирает ногу на площадку, где стоят девушки, сует пальцы в шлевки на шортах и принимается горячо кивать. Темнокожая девушка оправляет сарафан, перебрасывает косички через плечо и улыбается, хотя по лицу видно, что ей скучно.

Уолласу становится жаль ее, а потом и себя – потому что с тех пор, как он сюда переехал, ему живется точно так же, как этой девушке. Такая уж она, жизнь среди белых. Его снова бросает в жар. На лбу выступают капли пота. Озеро колышется серыми и бирюзовыми волнами, и это слегка успокаивает. Над столами в поисках объедков снуют маленькие коричневые птички. Можно занять один из столиков и посидеть немного. Просто побыть на пристани. Позвонить Бриджит и позвать ее провести с ним пару часов у озера. От мысли о встрече с Бриджит, которая, наверное, сейчас как раз направляется в лабораторию, а, значит, находится где-то поблизости, на душе сразу становится легче. Это вполне можно устроить, и Уоллас, пока не иссяк запал, набирает ей сообщение. Вскоре она отвечает, что действительно тут недалеко и рада будет немного с ним потусить. «Вот и договорились», – пишет он и оглядывается в поисках свободного столика.

* * *

В итоге они занимают стол подальше от оркестра. Это нарочно. Играют тут всегда очень громко и не слишком хорошо, словно надеются децибелами компенсировать низкое качество музыки. На Бриджит снова надето что-то мягкое, волосы кое-как заплетены в косу. Они берут пакет соленого попкорна на двоих. Уоллас пьет воду. А Бриджит – слабоалкогольный эль из пластикового стаканчика. Ноги они забрасывают на свободный стул, а руки некрепко переплетают.

– Как прошли выходные? – спрашивает она.

– Да так, нормально, – отвечает он, думая о том, что они виделись только вчера и даже тогда он не был с ней до конца откровенен. – В целом, все хорошо.

Она смотрит на него искоса, но ничего не говорит. Катает в пальцах кукурузину. Солнце садится, и вода в озере становится все темнее. Воздух теперь свежее, ветра нет. К пристани начинают причаливать лодки, но часть еще скользит по озеру в сгущающихся сумерках. Вдоль берега расцветают огни. Уоллас подносит стаканчик к губам и кусает пластиковый ободок.

– У меня отец умер, – признается он. Бриджит, вздрогнув, охает и разворачивается к нему. – Подожди, не психуй, это случилось несколько недель назад. И я в порядке, правда.

– Боже, Уолли, какой ужас, – лепечет она.

– Извини, что не сказал раньше. Извини.

– Не извиняйся, что ты. Ты как вообще, нормально? Господи боже.

Он уже готов сказать ей, все в порядке, ничего страшного, но в итоге не произносит ни слова. Бриджит смотрит на него в ожидании ответа, и он знает, что может дать его ей, может дать тот ответ, от которого им обоим станет проще, с которым им легче будет пережить эту секунду. Вот только он не хочет этого делать. Не хочет давать ей приемлемый ответ. Нет, его так и подмывает рассказать ей об отце, об Алабаме, о Миллере, о Дане, об Эдит. Так и тянет признаться, что он едва держится, что с него будто содрали кожу, что его все глубже и глубже затягивает в водоворот. Но с чего же начать, как заявить об этом миру, который так старательно отгораживается от всех жизненных невзгод? То, что он хочет сказать, слишком честное, слишком настоящее. У такого нет параметров. Когда человека вот так оглушает, ему не пытаются сделать еще больнее, его обычно успокаивают.

– Ага, – кивает он и давится этим словом. – Ага.

– Что это значит, Уолли? Ага? Что ты хочешь этим сказать?

– Просто… это нелегко. Нелегко мне пришлось, – произносит он, не вполне уверенный, что так тяжко ему именно из-за смерти отца, из-за этого странного горя, а не из-за всех остальных неприятностей. Так отчего же тебе нелегко? Уточни. Конкретизируй. Определи. Укажи. Что сказать? Как это выговорить? – Но я жив, – собственный голос кажется ему влажным и болезненным. – Жив.