Настанет день

Всего братьев Лоуренс было трое: старший — Корнелиус, средний — Холлис, а младший — Тимон. Дядюшка Корнелиус частенько говаривал Лютеру, что тот мало потерял, живя без отца, потому как Тимон сызмальства был беспечный и нерадивый, питал слабость к женщинам и горячительному, бросил прекрасную женщину, Лютерову мать, ради какой-то дешевой потаскушки. Дядюшка Корнелиус, сколько Лютер его помнил, изнывал по Лютеровой матери, но любовь его была чистая и терпеливая, и та невольно принимала ее как должное, а с годами и вовсе перестала замечать. Таков уж мой удел, говорил он Лютеру вскоре после того, как совсем ослеп: иметь сердце, которое если кому и нужно, то только разбитое, в то время как младший брат, человек без принципов, так и притягивает к себе любовь, она сама словно льется на него с неба.

Лютер рос, глядя на единственную фотографию отца, сделанную способом дагеротипии. Он столько раз трогал ее большим пальцем, что черты отца смазались и расплылись. Когда Лютер повзрослел, уже трудно было сказать, похож ли он на родителя. Лютер никогда никому не признавался, ни матери, ни сестре, ни даже Лайле, как сильно его в детстве обижало то, что папаша — Лютер это знал — совсем-совсем о нем не думает. Что человек лишь глянул на ту жизнь, которую сам же привел в этот мир, и решил: мне будет лучше без нее. Лютер много лет представлял себе, как однажды с ним повстречается — гордым юношей с большими задатками — и увидит на отцовском лице сожаление и раскаяние. Но этого так и не случилось. И не случится.

Шестнадцать месяцев назад отец погиб вместе с сотней других цветных в пылавшем Ист-Сент-Луисе. Лютер получил эту весть через Холлиса. Печатные буквы на листке желтой бумаги казались сведенными судорогой, измученными:

ТВОЕВО ПАПУ ЗАСТРИЛИЛИ БЕЛЫЕ.

ГРУСНО ТЕБЕ СООБЧАТЬ.

Лютер вышел из грузового депо и двинулся к центру города; небо начинало темнеть. При нем был конверт, на обратной стороне которого дядюшка Холлис когда-то нацарапал свой адрес, отправляя это послание, и теперь Лютер вытащил конверт из кармана пальто и держал в руке.

Чем глубже он погружался в районы цветных, тем меньше верил своим глазам. Улицы были пусты. Лютер знал, что это в основном из-за гриппа, да, кроме того, незачем расхаживать по улице, где все дома стоят обгорелые, или с обрушенными стенами, или вовсе от них остались только обломки и зола. Лютеру это зрелище напомнило рот старика, где половина зубов выпала, пара сломана, а те немногие, что остались, кривые и ни на что не годятся. Целые кварталы обратились в огромные кучи пепла, перегоняемого ветром с одной стороны улицы на другую, туда и обратно. Такую массу пепла даже смерчу не унести. Эти места спалили уже больше года назад, а кучи все высятся. На этих обезлюдевших улицах Лютер чувствовал себя последним человеком на Земле, он подумал, что, если б кайзеру удалось переправить сюда через океан свою армию, со всеми аэропланами, бомбами и винтовками, армия эта не могла бы натворить тут больших бед.

Все произошло из-за рабочих мест, Лютер это знал: белые рабочие парни убедили себя, что причина их бедности в том, что цветные отнимают у них работу, прямо-таки таскают еду со стола. И вот они явились — белые мужчины, и белые женщины, и белые дети. Начали с цветных мужчин, стреляли их, вешали, жгли, а кого-то даже загнали в реку и насмерть забили камнями, когда те пытались выплыть: эту работенку с камнями белые по большей части предоставляли своим детям. А белые женщины выволакивали цветных женщин из трамваев и пыряли кухонными ножами, а когда прибыла Национальная гвардия, она ничего не стала делать, стояла и смотрела, вот и всё.

— Папа твой, — рассказывал дядюшка Холлис после того, как Лютер появился у дверей его забегаловки и дядюшка отвел племянника в заднюю комнату и налил ему выпить, — папа твой пытался защитить свою лавчонку, хоть она ему ни гроша не приносила, так-то. Они ее запалили, кричали, чтоб он выходил, и, когда вокруг него загорелись все четыре стены, они с Вельмой выскочили наружу. Кто-то в него выстрелил, попал в ногу, ниже колена, и он лежал на улице. А Вельму отдали каким-то женщинам, и те стали бить ее скалками. Просто колотили ее, по голове, по лицу, по ляжкам, и она уползла в переулок и умерла, как собака помирает под крыльцом. Кто-то подошел к твоему отцу, он пытался подняться на колени, но не смог, все дергался и упрашивал их, и в конце концов пара белых просто встали над ним и стреляли, пока у них не вышли все патроны.

— Где его похоронили? — спросил Лютер.

Дядюшка Холлис покачал головой:

— Хоронить-то нечего было, сынок. Они подхватили его за голову и за ноги да и кинули в его же лавку, в самый огонь, так-то.