Настанет день

— Не смей называть его имя, — произнес Лютер. — Он был мой друг.

Один из белых окликнул его:

— Эй! Ты его убить собрался, вакса, или как?

Лютер помотал головой и услышал, как мужики разочарованно загудели и отвалили.

— Да только я и спасать тебя не стану, Байрон. Умрешь — стало быть, умрешь. Явился в такую даль, чтоб прикончить своего же, ради этой дряни, которую ты в себя пихаешь? — Лютер сплюнул.

В ответ Старик Байрон плюнул в Лютера кровью, но попал себе на рубашку.

— Всегда ты мне был не по нутру, Лютер. Ты все думаешь, что особенный.

Лютер пожал плечами:

— Я и есть особенный. Каждый божий день, когда не похож на тебя или них. — Он ткнул большим пальцем за плечо. — Ты, черт тебя раздери, чертовски прав, я особенный. Я их больше не боюсь, и тебя не боюсь, и цвета моей кожи не боюсь. Пошло оно все к чертям.

Старик Байрон выпучил глаза.

— Ты мне еще больше стал не по нутру.

— Ну и славно. — Лютер улыбнулся, сел на корточки рядом с Байроном. — Сдается мне, ты выживешь, старый хрен. Ты сядешь на поезд, приедешь обратно в Талсу. Ясно? А когда слезешь с поезда, сразу же дотрюхаешь до Дымаря и скажешь ему, что ты меня упустил. И еще ты ему скажешь, что теперь это все равно, потому как ему больше не стоит меня искать. — Лютер наклонился к нему. — Скажешь Дымарю, что я сам приду за ним. — Он ударил его по щеке. — Я возвращаюсь домой, Старик Байрон. Передашь это Дымарю. А если не передашь… — Лютер пожал плечами. — Тогда я скажу ему сам.

Он встал, прошел по битому стеклу, вылез через витрину. Он так и не оглянулся на Старика Байрона. Он знал, что покончил с тем, во что раньше верил, с чем мирился.

Сколли-сквер. Корт-сквер. Норт-Энд. Ньюспейпер-роу. Роксбери-кроссинг. Поупс-хилл. Кодмен-сквер, Эгглстон-сквер. Вызовы поступали со всего города, но больше всего — с участка Томаса Коглина. Южный Бостон просто взорвался.

Разбушевавшиеся толпы опустошили магазины вдоль Бродвея и выбросили из них товары на улицу. Не растащили, а именно выбросили; Томас не видел в этом никакой логики. От гавани до Эндрю-сквер, от канала Форт-пойнт до Фаррагут-роуд не осталось ни одного целого стекла ни в одном магазине. Такая же судьба постигла сотни жилых домов. На Ист-Бродвей и Вест-Бродвей стекся весь сброд, десять тысяч, и это число все растет. «Изнасилования. До чего мы дожили, — думал Томас, стиснув зубы, — изнасилования на людях».

А вызовы всё шли.

Управляющего ресторана «Малли» избили до потери сознания. Бедняга теперь в Хеймаркетской больнице. На Бродвее какие-то весельчаки протаранили угнанным автомобилем витрину пекарни «О’Доннелл». Но этого им показалось мало, и они ее спалили, обратив в золу семнадцатилетние мечты Деклана О’Доннелла. Молочная лавка Бадника уничтожена. Заведение Коннора и О’Кифа обращено в пепел. И так по всему Бродвею: галантереи, ателье, ломбарды, продуктовые, даже магазин велосипедов — все погибло.

Мальчишки и девчонки, куда моложе Джо, швыряли камни с крыши рынка Мохикан, а те немногочисленные сотрудники, которых Томас мог себе позволить туда послать, не решались стрелять по детям.

И самое недавнее сообщение: трамвай, полный людей, застрял на углу Бродвея и Дорчестер-стрит, потому что перекресток оказался завален барахлом. Толпа все добавляла к этой куче всевозможные коробки, бочки, матрасы, а потом кто-то принес бензин и спички. Пассажирам и водителю пришлось спасаться бегством, но большинство из них пострадали, когда хулиганы ворвались в трамвай, отрывая сиденья от металлических креплений и швыряя их в окна.

Откуда такая страсть к битому стеклу? Вот что хотелось бы понять Томасу. Как остановить это безумие? В его распоряжении лишь двадцать два полицейских, почти все из них — сержанты и лейтенанты, почти всем далеко за сорок. Плюс еще отряд никчемных перепуганных добровольцев.

— Капитан Коглин?

Он поднял глаза на Майка Эйгена, недавно произведенного в сержанты. Тот стоял в дверях.

— Господи, сержант, ну что еще?

— Кто-то послал парковую полицию [82] патрулировать Юг.

Томас поднялся:

— Мне никто не сообщил.

— Не знаю, откуда пришел приказ, капитан, но только они заблокированы.

— Что?

Эйген кивнул:

— У церкви Святого Августина. И они падают один за другим.

— В них стреляют?

— Их забрасывают камнями.

Его собратьев-полицейских закидывают камнями возле храма. На его участке.

Томас Коглин сам не понял, что опрокинул стол, пока не услышал грохот. Сержант Эйген отступил на шаг назад.

— Хватит, — произнес Томас. — Хватит, клянусь богом.

Он потянулся к поясу с кобурой, достал коробку патронов тридцать второго калибра, засунул в карман. Нашел еще коробку патронов для дробовика, положил ее в другой карман. Поднял взгляд на сержанта Эйгена:

— Собрать всех, кто еще держится на ногах в этом склепе. Мы отправляемся драться. — Томас поднял брови. — И драка будет нешуточная.

Эйген лихо отдал ему честь, расплывшись в улыбке.

Снимая дробовик с полки над картотечным шкафом, Томас поймал себя на том, что улыбается в ответ.

— Давай живо, сынок.