Настанет день

Чьи-то пальцы схватились за его пистолет. Кулаки молотили его по груди, животу, по спине, по шее, а он чувствовал полнейшее спокойствие. Чувствовал, что рядом стоит Смерть и голос Смерти негромок. Смерть сказала: все в порядке. Пора. Передний карман оторвался от штанины, мелочь просыпалась на тротуар. И пуговка тоже. Дэнни с необъяснимым чувством утраты смотрел, как она катится по мостовой и падает в решетку водостока.

«Нора», — подумал он. — «Пропади все пропадом. Нора».

Когда они покончили с делом, Петр Главяк отыскал в канаве револьвер Дэнни, швырнул ему на грудь. Петр вспомнил всех, кого он убил за минувшие годы лицом к лицу, — четырнадцать человек. Это не считая целого подразделения царских гвардейцев, которых они окружили посреди горящего поля пшеницы и не давали вырваться. Семь лет спустя он до сих пор чуял этот запах, до сих пор слышал, как они плачут, словно дети малые, когда пламя подступило к их волосам, к их глазам. Невозможно было изгнать этот запах из ноздрей, эти звуки — из ушей. Сделанного не воротишь. И не смоешь. Он устал убивать. Потому-то и приехал в Америку. Потому, что страшно устал. За смертью всегда следовала новая смерть.

Главяк еще пару раз плюнул в копа-предателя, потом все сели в автомобиль и укатили.

Лютер навострился незаметно проскальзывать к Норе и так же незаметно выбираться. Он давно понял: больше всего шума производишь, когда пытаешься вести себя потише, так что он с должным старанием прислушался, прижав ухо к ее двери, но, как только убедился, что снаружи пусто, быстро и плавно повернул дверную ручку, вышел и толкнул дверь назад. Еще до того, как она защелкнулась, Лютер уже открывал дверь в переулок. Теперь все чисто: негр, выходящий из дома на Сколли-сквер, — эка невидаль, а вот негр, выходящий из комнаты белой женщины, — за такое негра убивают, братец.

В этот первомайский вечер он оставил пакет с фруктами у нее в комнате, с полчасика посидел, глядя, как она засыпает. Он забеспокоился: хоть ей и урезали часы, она уставала больше, а не меньше, и он знал, что дело тут в питании. Чего-то ей не хватает, а он же не доктор, чтобы сказать, чего именно. Она все время была усталая, это он видел. И делалась все бледнее, и зубы у нее начинали шататься. Вот почему сегодня Лютер притащил ей от Коглинов фрукты. Он вроде бы слыхал, что фрукты — это хорошо для зубов и для цвета лица.

Он оставил ее спящей и пошел по переулку, а потом увидал, что в его сторону через Грин-стрит ковыляет Дэнни. Нет, не то чтобы совсем уж Дэнни. Какой-то другой Дэнни. Этот брел весь в крови. Ну или пытался брести.

Лютер встретил его посреди улицы в тот момент, когда Дэнни упал на одно колено.

— Эй, — негромко окликнул он. — Это ж я, Лютер.

Дэнни поглядел на него. Ну и лицо, на нем словно кувалды испытывали. Один глаз почернел. Но это бы еще ничего. Второй так заплыл, точно его зашили. Губы раздулись, стали вдвое больше, и Лютер уж хотел насчет этого пошутить, но решил, что время неподходящее.

— Ну что, — произнес Дэнни, — ты на меня еще злишься?

Да уж, эту непринужденность, видно, из парня не выбьешь. Его отдубасили по полной, стоит на коленях посреди паршивой улочки и болтает как ни в чем не бывало, словно такое с ним раз в неделю проделывают.

— Вот сейчас — нет, — ответил Лютер. — А если вообще, то да.

— Не ты один. — Дэнни вырвало кровью.

Лютеру что-то не понравилось ни это зрелище, ни эти звуки. Он ухватил Дэнни за руку и стал тянуть, чтоб поднять на ноги.

— Нет-нет, — остановил его Дэнни. — Не надо. Дай мне тут малость постоять на четвереньках. Вернее, поползти. Я хочу доползти до этого тротуара, Лютер.

Дэнни и вправду пополз. Добравшись до тротуара, вскарабкался на него, прополз еще несколько футов и лег. Лютер сел рядом. В конце концов Дэнни, упираясь руками, принял сидячее положение. Он обхватил колени, словно только они его и удерживали от падения навзничь.

— Черт, — вымолвил он наконец. — Неплохо меня обработали. — Он улыбнулся разбитыми губами; перед каждым вдохом в груди у него посвистывало. — У тебя, случайно, платка не найдется?

Лютер полез в карман, дал ему платок.

— Спасибо.

— На здоровье, — ответил Лютер, и что-то в этой фразе их страшно развеселило: оба одновременно захохотали.

Дэнни промокал кровь на лице, пока вконец не загубил платок.

— Я к Норе шел. Мне надо ей кое-что сказать.

Лютер положил руку ему на плечо, раньше он никогда бы не осмелился проделать такое с белым, но при нынешних обстоятельствах это казалось очень даже естественным.

— Ей надо поспать, а тебе надо в больницу.

— Мне надо ее увидеть.

— Выблюй кровь и повтори.

— Нет, мне надо…

Лютер наклонился к нему:

— Знаешь, какой звук получается, когда ты дышишь?

Дэнни мотнул головой.

— Как у канарейки, у которой в груди дробина. Ты тут подохнешь.

Дэнни снова покачал головой. Согнулся, вздохнул. Никаких особых звуков. Снова вздохнул. На этот раз послышался тот самый звук, который описывал Лютер, — свист помирающей пташки.

— Далеко отсюда до Массачусетской? — Дэнни снова вырвало кровью. — А то я немного не в себе, ни черта не соображаю.