Наследство одержимого

Церковная дверь, как и днем раньше, не была заперта. Казалось, Ливер забыл об осторожности — но это вряд ли; скорее всего, он просто ждал своих гостей и был готов встретить их. И гости не мешкали.

Сергей первым заметил тонкую ленточку света за алтарем. Подойдя ближе, они с Петром увидели в лунном свете то, что он не рассмотрел в первое свое посещение — маленькую узкую дверь, выкрашенную и расписанную совершенно так же, как и окружающая стена, а потому почти незаметную. Дверь была чуть приоткрыта. Сергей рванулся было вперед, но Петр мягко отстранил его и сам поспешил прильнуть к дверному косяку, по-змеиному поворачивая и наклоняя голову. Минуту спустя он махнул Сергею свободной рукою, а когда тот приблизился, выразительно повел глазами кверху. В щели между стеной и дверью виднелись крутые ступеньки потайной деревянной лестницы, ведущей наверх.

— Это на колокольню, что ли? — шепнул Сергей.

— Нет, туда вход — с другой стороны. А это — хм, видно, старая поповская уловка: лесенка и чулан, которых нет, — Петр мягко поставил ногу на первую ступеньку.

Миновав десяток ступеней, они оказались в тесном сводчатом коридорчике, не более трех метров в длину. Заканчивался он полураспахнутой двустворчатой дверью, из-за которой доносились какие-то бормотания. Там и находился источник желтоватого света, а также и кошмарного зловония, от которого учителя едва не стошнило. Стараясь не дышать, Сергей не сводил глаз со страшной двери и ждал от Петра какого-нибудь сигнала. Петр не спешил. Казалось, он собирается с силами, нарочито медленно двигаясь вдоль грубо оштукатуренной стены.

Сергей осмелел, сделал пару совершенно бесшумных шагов и спрятался за дубовой створкой. Оттуда он, скосив глаза, увидел то, что людям впечатлительным и брезгливым засоряет память на всю жизнь, становясь сюжетом периодических ночных кошмаров.

Маленькая комнатушка под низким грязно-белым потолком была ярко освещена десятками восковых свеч в ветвистых чугунных канделябрах. Потайное окошко — под плотной черной шторою. На шторе серебром вышита все та же знакомая Сергею пентаграмма двумя лучами вверх. В центре комнатки — невысокий стол под темно-красным бархатом с кистями черного шелка. В дрожащем огненном свете роились полчища откормленных зеленых мух, издававших тот самый шум, что принят был Сергеем за бормотание. Мухи кружились над бесформенными, гниющими и обугленными кусками, валявшимися возле одной из стен. Без сомнения, то были человеческие останки: Сергей даже разглядел среди них скрюченную, покрытую страшными ожогами женскую руку с обручальным кольцом… А подле всего этого кошмара стоял высокий трехногий табурет, на котором спиною к двери сидел обнаженный по пояс человек и что-то ел. Сергею этот мускулистый торс и эта черная длинноволосая голова показались знакомыми.

Пока учитель, морщась и кусая губы, пытался рассмотреть, что именно ел сидящий, справа — в самом дверном проеме — обозначилось и начало плавно опускаться дуло карабина. Петр целил незнакомцу прямо в затылок. Еще секунда — и Сергей увидит, как разлетаются ошметками человеческие мозги, но… В этот самый момент незнакомец обернулся. Просияли квадратные зубы, сверкнули глаза — хищно, просто и радостно…

Без сомнения, это был тот самый волосатый качок с бредыщевского вокзала, столь подробно и вежливо объяснивший Сергею, как добраться до чёртовой деревни!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Тот, кого за пристрастие к человеческой требухе оперативники прозвали некогда Ливером, на самом деле уже и сам начинал забывать свое настоящее имя. Оно было чуждо ему — как атрибут того враждебного сообщества, среди которого он был рожден и вынужден был жить. Многие человеческие привычки давно оставили его, сменившись навыками и умениями, навсегда отделившими его от тех, кого принято называть «нормальными людьми». Будучи дьявольски одаренным от природы, Ливер не переставал совершенствоваться.

Это получалось у него без труда, само собою. Когда он был по-особенному голоден, а подходящего объекта охоты поблизости не было, его подрагивающие уши начинали работать едва ли не в ультразвуковом диапазоне. Обоняние с годами обострилось настолько, что Ливер, только понюхав какую-нибудь вещь, мог спокойно идти по следу ее хозяина — не хуже любой ищейки. Одно немного мешало ему: он с трудом переносил яркий солнечный свет; зато уж в темноте видел прекрасно.