Нашествие с севера

Но однажды он понял, что мир, который ему привычен, который заметен глазу, — лишь ничтожная часть той бесконечности, в которую он мог бы проникнуть, отказавшись от земных привязанностей. Бесконечные «почему?», цепляясь друг за друга, не давали ему покоя, и он начал дневать и ночевать у старого ведуна, на землянку которого он набрел однажды, отправившись в лес слушать птиц. Когда и как исчезла из его жизни Лана, он даже не заметил. Да что там Лана… Он не заметил, как промелькнула его юность, а зрелые годы вспоминались лишь одним событием — смертью учителя… Но однажды, когда число его лет перевалило за полсотни, он вдруг подумал о том, что, зная сотни заговоров, умея приготовить множество снадобий, он никому никогда не облегчил страданий, до тонкостей изучив многие ремесла, сам не сделал даже простейшей безделушки, а научившись видеть мысленным взором события прошлого и даже замечать неясные тени грядущего, он не написал ни одного свитка, дающего знания, ни разу не пытался произнести пророчества. Уже поседев, он впервые за долгие годы вернулся в родное селище, до которого и было-то не больше лиги. Там осталось совсем немного людей, которые еще помнили, что был когда-то человек по имени Корень, но и те его не узнали. Оказалось, что пришел он вовремя, именно в тот момент, когда его знания, приобретенные за годы уединения, были не просто нужны, они были необходимы. Селище поразил странный мор, с которым не могли справиться два местных ведуна. Болезни не было — люди не метались в бреду, не покрывались язвами, не чувствовали боли… Они просто умирали, внезапно слабея, переставая ощущать свое тело. Корень просто учуял ту силу, которая отнимала у них жизнь, — он видел зловещую тень, нависшую надо всей округой, тень, которую никто, кроме него, не замечал. Никто не узнал в нем Корня, покинувшего селище много лет назад, но все сразу признали в нем ведуна, который пришел, чтобы их спасти. В иные годы ему пришлось бы долго убеждать людей в истинности своего искусства, но сейчас живые особенно остро осознавали временность жизни и цеплялись за любую, даже самую ничтожную надежду в ней задержаться.

Корень сам вошел в одну из изб, где мор поразил всю семью, но которую еще не успели подпалить соседи, ожидавшие, когда утихнет ветер, способный разогнать пламя по всему селищу. К мертвым боялись прикасаться, и поэтому жилища становились дровами для погребальных костров. Входя в избу, Корень знал, что если мор не прекратится, его оттуда уже не выпустят. Прикоснувшийся к умершему становился орудием мора — это знали все, и Корня предупредили, что он выйдет, если только мор прекратится и за семь дней никто не умрет. Почти все, кто оставался в живых, собрались неподалеку от избы, и Корень чуял, как их души мечутся в беспокойстве, уже готовые к тому, чтобы отделиться от тела, не зная о том, что освобождение не несло им спасения. Невидимая тень, нависшая над селищем, была ловцом душ, она была похожа на клин, вбитый чьей-то безжалостной рукой в узкую трещину между небом и землей. Три дня и три ночи он созерцал эту тень мысленным взором, ведя с ней неторопливый безмолвный разговор, и в конце концов тень, чью сущность и чье имя Корень так и не узнал, была убеждена в том, что ее нет, и ее действительно не стало.

Позднее он узнал, что мор поразил и другие селища, он даже добрался до Холмов, но повсюду его остановили Служители Храма Творца, а до селища Первач они просто не добрались — в такой глуши оно было скрыто. А потом, еще через несколько десятков лет, когда уже состарились внуки Ланы, любимой им когда-то, а его, ведуна Корня, еще не оставили ни разум, ни силы, появились оборотни…

— Очнись, старый тетерев! — кто-то кричал ему в ухо. — Хватит спать!

Корень вдруг понял, что эти крики звучат уже давно, просто еще мгновение назад он был слишком далеко, чтобы их услышать. Возвращаться в реальность было трудно, особенно если не успел сильно проголодаться, но ведун знал, что без серьезной причины никто не стал бы так настырно вытаскивать его из странствия по Не Здесь, или Не Сейчас. Сознание вернулось к нему, и он узнал голос старосты Фертина, не так давно ушедшего с сотником из Холмов встречать несметное войско лордов. Но ни один мускул не дрогнул на его лице, и глаза оставались так же неподвижны.

— Да проснись же ты! — продолжал шуметь Фертин, стянув с себя бронзовый шлем, чтобы грохнуть им о медную кастрюлю, которая молча пустовала на столе.

— И вовсе незачем так кричать, — спокойно сказал ведун. — Я пока еще не глухой.