Наше неушедшее время

«Избитого, с пылающей головой и словно обожженным телом, меня, раздев догола, поместили в холодном карцере… Я снова стоял раздетый на каменной скамейке и читал наизусть стихи. Читал Пушкина, много стихов Блока, поэму Гумилёва “Открытие Америки” и его же “Шестое чувство”… Кто-то спросил тихо часового, наблюдавшего за мной в глазок: “Ну, что он?”. Тот отвечал: “Да все чего-то про себя бормочет”»[213].

Значит, там, в карцере на Лубянке, ожидая казни или пыток, что страшнее смерти, он старался обрести силы, вспоминая гумилевскую Музу Дальних Странствий, его Колумба, и застенки, в которых оказался потом великий первооткрыватель.

Кто только ни винил Гумилёва в рисовке, выспренности, самонадеянности, самовлюбленности! Но Гнедину его стихи помогали. А ведь они вполне могли оказаться последними, что успели прошептать его губы. И мы не услышали бы его признаний, как не услышали их от миллионов, разделивших его судьбу.

И один ли он пытался тогда собрать последние силы, читая эти стихи…

Виктору Некипелову в январе 1974-го в одиночной камере Бутырской тюрьмы виделось, как облака-каравеллы везут «к отчему брегу поэта опасного прах»:

И в памяти снова и снова,
Усталую душу садня,
Всплывают стихи Гумилёва
Чеканно и нежно звеня.

…И до сих-то пор за сонеты
Нам родина платит тюрьмой[214].

Правозащитник Вадим Делоне – в своей «Лефортовской балладе»:

Я вижу профиль Гумилёва.
Ах, подпоручик, Ваша честь,
Вы отчеканивали слово,
Как шаг, когда Вы шли на смерть[215].

Весной 2006 года на вечере памяти Гумилёва в Московском Доме литераторов я познакомился с Валентиной Анатольевной Поповой. Она подарила мне сборник стихов ее мужа, Вадима Гавриловича Попова (1925–1991). Рассказала, что его арестовали в 1949-м, когда он был студентом-медиком, и отправили на медные рудники Джезказгана. Там он сдружился с профессором Владимиром Иосифовичем Эфроимсоном, генетиком, ученым с мировым именем, которого сослали после лысенковского разгрома генетики. Зек Эфроимсон вечерами вел с другими зеками беседы на разные темы. И читал им стихи Гумилёва: он помнил их наизусть. Попов переписал их в тетрадку.

Валентина Анатольевна подарила мне только что вышедший посмертный сборник стихов самого Попова «В газетах о нас не писали…» (увы, тираж всего 200 экземпляров). Есть там и стихотворение «Лагерный университет»:

Подогретый общим интересом,
на грядущий неспокойный сон
нам читает лекции профессор.
Он теперь – зэка Эфроимсон.
………………………..
да вдобавок после этих лекций
Гумилёва шпарит наизусть,
………………………..
Мужеством балладным Гумилёва
осветляет мрачность бытия.
………………………..
И сидим на лекциях на этих,
впитывая каждый взгляд и звук.
Нам читает лекции генетик —
доктор уничтоженных наук[216].

Историк Николай Ульянов признавался, что во время немецкой оккупации он старался «заполнить образовавшийся умственный вакуум», записывая по памяти стихи, в том числе и Гумилёва.

Может ли быть для поэта более высокая честь? Его стихи помогали сохранить рассудок людям, оказавшимся на грани отчаяния.

* * *

С перестройки, со второй половины 1980-х, когда отменили цензуру, резко возрос накопившийся десятилетиями интерес к Серебряному веку. Стали собирать сохранившиеся сведения, искать документы в архивах.

К глубочайшему сожалению, многое уже не восстановимо – или почти не восстановимо. Ушли из жизни и те, кто создавал Серебряный век, и те, кто был свидетелями этого. Ушли, не сумев высказаться и не оставив воспоминаний.

К тому, что оказывается под долгим запретом, после удаления запрета возникает взрыв внимания. Так произошло и с Серебряным веком. О нем появилась обширная литература. Но в спешке появлялись иногда и не вполне достоверные сведения. Так, автор одной из объемистых книг о Гумилёве сообщил нам:

– То, что Блок написал о Гумилёве, может быть приравнено к доносу.

Или задал вопрос:

– Что больше всего мучило Ахматову?

И ответил:

– Чувство вины перед Гумилёвым.

И то и другое, конечно, неверно. Не буду приводить и другие подобные примеры.

Очень надеюсь, что подобного нет в моих высказываниях и книгах.

Публичные доклады о Гумилёве начались после его «реабилитации», весной 1986-го. Мой, в Московском Доме ученых, был первым или одним из первых. Затем вышли три мои книги. «Муза странствий Николая Гумилёва» (1992), «Николай Гумилёв. Поэт, путешественник, воин» (2000) и «Мир Николая Гумилёва, поэта, путешественника, воина» (2008).