Наше неушедшее время

В 1950 году, помню, вышли мы из поезда и стали искать грузовики, которые повезут нас на стройплощадку. А нам:

– Какие грузовики? С песнями!

Дошли. И действительно пели. По утрам, по дороге к котловану, девочки запевали песню польских солдат:

Чье-то сердце загрустило,
Знать, любить оно хотело…

Выматывались так, что едва доползали до заброшенной церкви. Спали там вповалку.

* * *

Два раза, после второго курса и четвертого, – военные лагеря. На Карельском перешейке, возле заброшенной линии Маннергейма. Меня в лагерях выучили на пулеметчика. Может, и полезная профессия, но, к счастью, не пригодилась.

Студенческий батальон… Офицеры и солдаты относились к нам вполне сносно. Слова «дедовщина» тогда не знали. Среди нас были студенты, что прошли войну солдатами. Но и они высокомерия не проявляли. Старшину нам дали по фамилии Свечкарь. При первой же встрече он нам объяснил:

– Что вы понимаете в жизни, скуденты? Меня вот на побывку домой на двенадцать ден пустили, тринадцать девок спортил.

Ничего прямо худого он нам не делал. Но все-таки за наглость, хамоватость юристы (был у нас взвод с юрфака) устроили ему «темную».

Надо было нас и политически подковывать – как же без этого? Шла тогда, в начале пятидесятого, шумная кампания сбора подписей под Стокгольмским воззванием борьбы за мир. На лекции полковник (считался самым подкованным в дивизии) просветил нас:

– Есть такая маленькая страна, у нее еще три названия: Таи, Сиям и Талейран. Так вот даже там развернулась кампания борьбы за мир!

На марше пели, зачастую то, что нам велели.

Стройной колонной
Рота идет,
Красное знамя
Гордо несет.
К мировой победе —
Смелее в бой!
Береги честь границ,
Советский часовой![65]

И не задумывались: какая граница, если к мировой победе!?

Песни о дальних странах. Никто из нас нигде не бывал. Но пели:

Он изъездил заморские страны,
Совершая свой дальний поход,
Переплыл все моря-океаны
Видел пальмы и северный лед[66].

В другой песне:

Я в записке из Сиднея напишу три строчки.

Что-то не видел я тогда моряков, которые бывали в Сиднее, да еще писали оттуда записки.

И уж, конечно:

Что с тобой сравниться может,
Сторона родная!?[67]

Родную страну, конечно, любили, но как с другими сравнить? Других-то не видали.

А не по команде, любили петь:

И только пыль-пыль-пыль
От шагающих сапог…[68]

Не все знали, что это Киплинг (так же, как не все сейчас знают, что известный романс в фильме Рязанова «Жестокий романс» – тоже Киплинга).

А Африка? Много ли о ней тогда говорили, писали? Пожалуй, только газетные статьи о преступлениях колониализма и расизма. И то в очень общей форме: мол, как это плохо.

Старые петербургские интеллигенты отзывались:

– Но все-таки – разве Европа принесла в Африку только зло?

На моем курсе учился дагестанец. Хороший и способный студент. Как-то я встретил его: на нем, как говорится, лица нет. Совсем поникший. Я долго добивался: в чем дело? Он отмалчивался. Потом не выдержал:

– Помнишь, я повесил над своей койкой в общежитии портрет Шамиля. И обрадовался, когда историку Гусейнову присудили Сталинскую премию за книгу о Шамиле. Ну а теперь, ты знаешь, это присуждение отменили. И соседи мои в общежитии сорвали портрет Шамиля, бросили на пол.

Та встреча с дагестанцем заставила меня снова задуматься о национальной политике – уже не только в Африке. Но и о том, что́ история Африки может помочь понять. Так ее история стала в моих глазах еще важнее и нужней.

Судьбы старших коллег

Опасность избранного мной пути – стать историком – увидел и в судьбах тех, на чьи советы надеялся. Как я уже говорил, в Советском Союзе тогда только три человека занимались историей Черной Африки. Все они жили в Ленинграде.

В начале 1949-го на истфаке состоялась защита кандидатской диссертации одного из них. Тема: «Восстания африканцев в германских колониях в начале ХХ в.». Я, первокурсник, впервые пошел на заседание Ученого совета. Оппоненты: профессора Ольдерогге и Полетика. Диссертант, Вениамин Яковлевич Голант, выступал хорошо. Ни у кого не возникло сомнений. Мавродин, как декан, вел заседание Ученого совета. Он объявил результаты голосования: диссертация одобрена.

Через две или три недели Мавродина исключили из партии и, разумеется, убрали с должности декана. А новый декан, Корнатовский, вновь собрал Ученый совет и в категорической форме предложил аннулировать предыдущее решение.