Наш Современник, 2002 № 06

Примером тому являются пушкинские места. Господи! Да они все переполнены Пушкиным! Травы, деревья, цветы, озерная гладь — все дышит его поэзией. Она видна простым глазом, как видится нагретый воздух в жаркий день. И это не плод самовнушения. Это существует на самом деле. Посещая эти места, ты как бы переходишь какую-то незримую границу и попадаешь в совершенно другой мир. Мир успокоения, добрых мыслей и поступков. Здешняя неброская природа является неотъемлемой составляющей пуш­кинских поэтических творений. Она была молчаливым и самым надежным свидетелем творческих озарений поэта, вспышек его гениальности, излучения от которых мгновенно распространялись на всю Россию. И кто знает, может, она незримо участвовала каким-то образом в этих поэтических взрывах, после которых, записав их содержание в божественном полубреду на бумагу, поэт мог сказать о себе со счастливым смехом: “Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!”

…Мы шли в Тригорское. Был последний день нашего с Толей пребывания в этих местах. Утром сходили в Святые горы попрощаться с могилой поэта. Монастырский холм, скромный памятник над семейным склепом, теплый ветерок, тишина. И, словно оттесняя ее, откуда-то сверху доносилось еле слышное, легкое посвистывание. Там, в недосягаемой вышине, едва видная с земли, охотилась пара ястребов. Свободно, широкими кругами парили они в теплых токах воздуха, восходя все выше, выше, пока совсем не пропали из глаз.

После Святогорья нанесли прощальный визит Гейченкам. Семен Степанович напоследок решил показать нам какую-то хранящуюся у него святыню. С особыми предосторожностями он достал что-то из шкатулочки, развернул тряпочку.

— Грешен, каюсь, похитил, — сокрушенно сказал он. — Даже и не похитил — украл! Вот этой самой рукой украл. — Он поднял единственную свою руку и разжал пальцы.

На ладони лежала... щепка. Даже и не щепка, а так... маленький древесный сколок. Отщеп. Темный, длиной в палец. Видя наши недоуменные лица, он еле слышно вздохнул:

— Его! С могилки! От гробовой крышки!

Теперь наши лица вытянулись. Таинственным шепотом Семен Степанович поведал нам историю своего грехопадения.

Оказывается, несколько лет назад с могилой Пушкина в Святых горах произошло несчастье: обвалилась часть свода склепа. Выпавшими кирпичами проломило крышку гроба поэта. Собралась комиссия. Долго спорили: что делать, как лучше отремонтировать склеп. И пока в келье настоятеля шла эта реставрационная дискуссия, Семен Гейченко в одиночестве, тайно подошел к потревоженной могиле.

— Заглянул в дыру и вижу — гроб! Целый! Не истлевший! Кирпичи отодвинул рукой, нащупал пролом в крышке. И, уж не знаю как, пальцы сами отломили самую малость доски. Зажал в кулак и — ходу! Пальцы только дома разлепил.

Он смотрел на кусочек дерева, как смотрят верующие на частичку святых мощей: серьезно, с тихим обожанием.

Бережно положив деревянную реликвию обратно в шкатулку, Гейченко сказал с легким вздохом:

— Выставить в экспозицию, к сожалению, не могу. Краденое.

В сумерки подошли к Тригорскому. В “гостиной Лариных” был накрыт стол. Белая скатерть, хрусталь. Пили рижский “Кристалл” из маленьких, как желудевые чашечки, старинных мельхиоровых рюмок с ручками в виде петушиных хвостов. Горели свечи. Виктор Карлович читал пушкинские стихи. Читал замечательно, не напрягая голоса, с легкой раздумчивостью. Потрескивая, горели свечи в старинных шандалах. Стали играть в литературные шарады, придуманные по ходу вечера Женей и Тамарой Абросимовой.

 Временами начинало казаться, что мы каким-то чудом перенеслись в девятнадцатый век. Вот-вот распахнутся высокие филенчатые двери, толпа веселых гостей в вечерних платьях неслышно заскользит по узорчатому паркету гостиной.

Расходились поздно. Августовская ночь окутала Пушкиногорье. Темнота была настолько плотной, что хотелось вытянуть вперед руки, чтобы не наткнуться на нее. Пришлось даже остановиться, чтобы глаза привыкли к световой перемене. Яркие звезды висели над головой, кое-где собираясь в знакомые созвездия. Бесшумно и беспорядочно сгорали в вышине падающие метеориты.