Народ, или Когда-то мы были дельфинами

У Дафны не укладывалось в голове, что когда-то, в глубокой древности, она пыталась накормить бедного мальчика кексами, которые вкусом были похожи на гнилое дерево и слегка отдавали дохлым омаром! И переживала из-за салфеток! И пыталась выстрелить мальчику в грудь из древнего пистолета бедного капитана Робертса, а это совершенно неприемлемо с точки зрения правил хорошего тона.

Которая же из двух настоящая Дафна? Та, которая была раньше? Или эта, которая сейчас сидит в укрытом от невзгод саду Женской деревни и смотрит, как Безымянная Женщина у пруда изо всех сил прижимает к себе сына, словно маленькая девочка куклу. Пожалуй, пора снова забрать у нее ребенка, пусть он хотя бы подышит немного.

Мужчины, похоже, думали, что все женщины говорят на одном языке. Эта уверенность казалась Дафне глупой и немного злила, но приходилось признать, что сейчас в Женской деревне все разговаривали на одном языке – языке ребенка. Этот язык их всех роднил. Дафна подумала: «Наверное, люди по всему свету воркуют с младенцами, издавая одни и те же звуки. Люди каким-то образом сами до этого додумываются. Никому ведь не придет в голову склониться над младенцем с железным подносом, колотя по нему молотком».

Кое-что вдруг очень заинтересовало Дафну. В промежутках между беготней по хозяйству она пристально наблюдала за младенцами. Когда они не хотели есть, они отворачивались. Когда хотели – тыкались головенками вперед. Как будто мотали головами, говоря «нет», и кивали, чтобы сказать «да». Может, отсюда и идет обычай кивать и качать головой? Повсюду ли он одинаков? Дафна мысленно сделала себе заметку – записать это при случае.

Что ее действительно беспокоило, так это мать младенца, которого Дафна мысленно называла свиномальчиком. Женщина теперь сидела, а по временам даже ходила и улыбалась, когда ей давали есть, но все же что-то было не так. Она даже не играла со своим ребенком столько, сколько Кале. Она отдавала Кале своего ребенка покормить – должно быть, в ее голове теплилась искра разума, и она понимала, что без этого нельзя. Но сразу после кормления выхватывала дитя и стремительно уносила в угол хижины, как кошка котенка.

Кале уже суетилась повсюду. Ребенка она постоянно таскала с собой под мышкой или, если ей нужно было освободить обе руки, отдавала Дафне. Дафна, кажется, повергала Кале в легкое недоумение. Похоже, Кале никак не могла решить, что же Дафна такое, и на всякий случай обращалась с ней уважительно. Встретившись взглядами, они обычно улыбались друг другу чуть настороженно, словно говоря: «Мы тут друг с другом отлично ладим», но иногда Кале, поймав взгляд Дафны, едва заметно кивала в сторону другой женщины и с печальным видом стучала себя по голове. Перевод был не нужен.

Каждый день кто-нибудь из мужчин приносил им наверх рыбу. Кале показала Дафне кое-какие растения из тех, что росли в деревне. В основном корни. Были и пряные растения, в том числе перец, попробовав который Дафна была вынуждена пойти к ручью и три минуты пролежать, погрузив рот в воду. Зато потом она очень хорошо себя чувствовала. Некоторые растения были лекарственными, насколько Дафна могла понять. Кале замечательно умела изображать нужное значение пантомимой. Дафна так и не поняла, что бывает от мелких коричневых орешков, растущих на дереве с красными листьями, – то ли от них заболеваешь, то ли, наоборот, выздоравливаешь. В любом случае она старалась все запоминать. Она всегда суеверно хранила в памяти все полезные вещи, которые ей сообщали. По крайней мере, те, что сообщали не на уроках. В один прекрасный день они обязательно понадобятся. Мир испытывает тебя – проверяет, внимательно ты слушаешь или нет.

Она старалась все запоминать, когда Кале учила ее готовить. По-видимому, женщина была уверена, что это очень важно, и Дафна старалась не показать, что она никогда в жизни не готовила. Еще Дафна узнала, как делать один напиток, поскольку женщина на этом… очень настаивала.

Запах у напитка был, как у Демонского Питья, которое вело людей к Гибели. Дафна узнала об этом, когда дворецкий Бигглсуик в один прекрасный день влез в кабинет ее отца, чудовищно напился виски и разбудил весь дом своим пением. Бабушка уволила его тут же и не смягчилась, даже когда отец Дафны сказал, что у Бигглсуика сегодня умерла мать. Лакеи выволокли Бигглсуика из дома, отнесли в конюшни и оставили там в соломе, плачущего, и лошади пытались слизывать слезы у него с лица, потому что лошади любят соль.

Дафне очень нравился Бигглсуик, особенно то, как он ходил – выворачивая носки ног наружу, как будто вот-вот разорвется пополам. Особенно огорчительно было, что дворецкого уволили из-за нее. Бабушка, стоя наверху лестницы, словно каменная древняя богиня, указала на Дафну (которая с интересом наблюдала с верхней лестничной площадки) и рявкнула на отца:

– Ты так и будешь мириться с тем, что твое дитя становится свидетелем разврата и порока?