Наполеон

Кожа у нее фарфорово-белая, фаянсово-голубые глаза, деревянная жесткость движений, лицо слегка рябое и румяное, грудь кормилицы и невинность десятилетней девочки. Она вытирает лицо платком от его поцелуев. «Что это, Луиза, я тебе противен?» – «Нет, но у меня такая привычка: я так же делаю, когда меня целует король Римский».

Муж любит тепло, а жена холод. – «Спи у меня, Луиза». – «Нет, у вас слишком натоплено».

«Я его ничуть не боюсь, но начинаю думать, что он меня боится», – говорит она Меттерниху три месяца спустя после свадьбы.

Он воображает, что она его любит. В 1814 году, после его отреченья, она пишет ему, что никогда его не покинет и «никакая человеческая сила не разлучит ее с ним». И он ей верит или делает вид, что верит. «Вы не знаете императрицы: это женщина с большим характером!» – говорит своим приближенным. «Она умнее и политичнее всех моих братьев».

Ждет ее на Эльбу, в изгнание, потому что она «любит в нем человека больше императора». Там же, на Эльбе, велит живописцу изобразить на плафоне дворца «двух голубков, связанных шелковой лентой так, чтобы узел затягивался по мере того, как они разлетаются».

На Святой Елене, за неделю до смерти, завещает ей свое сердце. «Вы положите его в спирт и отвезете в Парму моей дорогой Марии Луизе; вы скажете ей, что я ее нежно люблю и никогда не переставал любить. Вы сообщите ей все, что видели; как я здесь жил и как умер». В это время она уже любовница австрийского дипломата, барона Нейпперга, темного проходимца, злейшего врага его и многолетнего шпиона.

«Я прошу мою дорогую супругу Марию Луизу, беречь моего сына», – сказано в завещании императора. К счастью, он умер, не узнав, как она его сберегла.

Второго апреля 1810 года повенчал их тот же кардинал Феш, который венчал Наполеона с Жозефиной. Двадцатого марта 1811 года родился у них сын, король Римский. Призрачная династия основана; бездна покрыта цветами. Кажется, впрочем, он себя не обманывает: «Брак с Марией Луизой меня погубил… Я поставил ногу на прикрытую цветами пропасть».

Первый навязанный им себе на шею камень – Испания, второй – династия, третий – папа.

«Папа господствует над духом, а я – только над материей». – «Души людей священники берут себе, а мне оставляют трупы». Этого он не хочет; хочет оживить трупы, соединить дух с материей. Объявляет, что нет двух наместников Христа – папы и кесаря, а есть один – кесарь. «Бог сделал императора наместником Своего могущества и образом Своим на земле».

«Я надеялся управлять папою, и тогда какое влияние, какая власть над миром!» – «Я управлял бы миром духовным так же легко, как политическим». – «Я вознес бы папу безмерно, окружил бы его таким почетом и пышностью, что он перестал бы жалеть о мирском; я сделал бы из него идола; он жил бы рядом со мной; Париж был бы столицею христианского мира; у меня были бы мои соборы, как у Константина и Карла Великого».

Майским декретом 1809 года, из Шенбрунна, после Эсслинга, император лишает папу Папской области, т. е. земной власти. Папа отлучает императора. «Больше никакой пощады! Это бешеный дурак, которого надо запереть», – пишет Наполеон Мюрату. Тот врывается с военною силою в Квиринальский дворец, арестовывает папу и увозит больного, дышащего на ладан старика сначала в Тоскану, потом в Гренобль и, наконец, в Савону на Генуэзской Ривьере.

Император велит отправить всех кардиналов и папскую канцелярию в Париж; туда же думает перевезти папу, чтобы иметь его под рукой, в полной своей власти. Впоследствии перевезет его и заточит в Фонтенбло, где заставит подписать второй Конкордат, с отречением от мирской власти; папа, впрочем, от него скоро откажется. В Фонтенбло он живет под надзором жандармского офицера-тюремщика. С 1810 года отняты у него секретарь, все бумаги, даже чернила и перья. Но он остается тверд: «Дело идет о нашей совести, и тут от нас ничего не получат, если бы даже с нас содрали кожу!»

Так Наполеон сам подрубает сук, на котором сидит, – священное коронование; борется железным мечом с призраком.

«Даже в протестантских странах возмущены его поведением с папою» (Бурьенн). – «Я очень плохо принялся за это дело, – мог бы он сказать о своем поединке с Римом, так же как об Испанской войне. – Все это имеет вид прескверный, потому что я потерпел неудачу… Покушение, в результате, представилось во всей своей безобразной наготе». – «Я занес руку слишком высоко, я захотел действовать как Провидение».