Нана и Мохан. После сумерек богов (СИ)

— Мой доктор — всего лишь состояние счастья, которым повелевает моя Лакшми — ответил Гефест.

— Тогда за тебя можно только порадоваться, — ответила Нана. — Твоя походка… Ничуть не хуже, чем у обычного бога, всегда ступающего великолепно! — она улыбнулась.

— Благодарю, Афродита, — улыбнулся в ответ бог-кузнец.

Нана задумалась о том, почему так случилось, что из всех прекрасных богов Олимпа Лакшми выбрала именно Гефеста. И поняла: они оба были кузнецами. Да-да, и Лакшми тоже. Это была не просто богиня счастья, она являлась кузнецом счастья. В ней заключалась слишком огромная деятельная сила, чересчур колоссальная жажда руководить событиями, а не просто прити на готовенькое и довольствоваться им. Вот поэтому то, что она выбрала себе в мужья Вишну, оказалось её роковой ошибкой, а точнее, это был сценарий судьбы, не принесший ей счастья. Вишну был ей подарком, поднесённым на блюдечке, он был слишком совершенен, чтобы его переделывать, усовершенствовать. Она оказалась второй после своего идеального мужа и это было слишком не для неё. Не то, чтобы он затмевал её славу и популярность, что, в принципе, было невозможно, но так складывалось, что она всегда следовала за ним, а не он за ней. И это оказалось ей в тягость. Очевидно, ей требовалось в супруги не уже сформированное совершенство, а материал, основа, из которой она создала бы нечто из ряда вон выходящее. И это у неё получилось. Настолько получилось, что Нана даже не могла понять, почему это прежде она не замечала, что Гефест внешне не хуже других богов и если она и любила когда-то в нём что-то, то только его прекрасный внутренний мир… Внутренний! И только.

Подумала Нана также и о том, насколько, вероятно, каждый из богов плохо знает самих себя. Также, как Лакшми когда-то ошиблась, решив завладеть уже готовым совершенным мужем, так она, Инанна-Афродита думала, что может заниматься делом богини счастья, то есть, стать его кузнецом. Ведь упорно искала себе вечного возлюбленного среди смертных, думала, что сумеет не только дать ему бессмертие и вечную молодость, но и пропихнуть его в великие могучие боги. Вдохновить, наставить, подтолкнуть. Не зря папа Уран-Ану считал эту затею бредовой.

— Посмотри, доча, на тех богов, которых сделали из смертных, — назидательно говорил он. — Взять хоть Геракла. Да, среди смертных он величайший герой, его имя прогремело по многим землям. А что он стоит как бог? До сих пор он не может найти себя, мается среди богов, ощущая, что стал неинтересен. А Ганимед? Он ли пошёл дальше виночерпия богов?

— У них нет великих жён, ради которых они бы свернули горы! — смеялась тогда Нана.

А теперь появились сомнения: а вдруг существо, которому она дала бы бессмертие и вечную молодость, не преодолело бы тех высоких планок, которые бы она поставила для него? Остался бы божком, в тени великой жены, становясь ещё слабее от комплексов неполноценности, что он всего лишь муж дикой могущественной буйволицы Инанны-Афродиты и никто более? И что если ей, не знавшей техники кования великого из ничтожного, не удалось бы ни вдохновить, ни направить, ни подтолкнуть? Вот поэтому-то по окончанию сценария судьбы всё и стало на свои места. Нана получила уже готовое счастье — что делать, если она не умеет быть его создательницей? Так распорядилась природа.

Но долго размышлять не пришлось над этим, когда перед Наной предстала панорама главного зала мраморного дворца и она увидела множество знакомых лиц. Внутри всё сжалось от внезапно накатившей ностальгии. Захотелось немедленно оказаться среди них, заговорить с каждым. Сердце бешено застучало в груди. Прошлое! То самое прошлое, в котором она была златой Афродитой! Боги высших и средних ступеней, даже нимфы и сатиры, которым прежде не было доступа на Олимп без особого дозволения. Они там все и они вместе. И она, Афродита, тоже хочет туда, к ним, на пир.

— Мохан, почему бы нам прямо сейчас не отправиться туда? — пробормотала она в волнении.

— Не советую, — ответил за Мохана Гефест. — Они сейчас пьяны в драбадан и от них можно ожидать чего угодно.

Нана потёрла влажную ладонь о другую такую же мокрую ладонь. Всмотревшись в происходящее на пиру, она поняла, что пиршественный зал был устроен не так, как прежде. Он был как бы разделён на три части — длинные столы стояли тремя рядами и между каждым рядом находилось приличное расстояние.

— Как странно стоят столы, — прошептала она. — Почему?

— За каждым рядом столов сидят сторонники одного из трёх нынешних претендентов на трон богов, — пояснил Гефест. — Вот видишь: этот ряд возглавляет Гера. Кресло её, на котором прежде всегда восседала она, то самое, сотворённое мною, кресло-трон. По правую руку от неё — Афина.

— Афина всегда была настолько сильна могущественна, что могла бы и сама претендовать на престол.

— Очевидно, она слишком умна, чтобы жаждать бремени власти. Но она на стороне Геры, полагаю, потому что с Посейдоном она всегда была не в ладах, а уж Кронос для неё и вовсе тайна за семью печатями.