Нам идти дальше

А тут задачка оказалась потрудней. Если бы не помощь местной подпольной организации, он бы, пожалуй, не справился. Да и то сколько пришлось самому Ивану Васильевичу поездить по Иваново-Вознесенскому краю, пока весь нужный материал оказался у него в руках.

Он заходил в кабаки и библиотеки, появлялся на базарах, лавках, общественных садах и везде подолгу по душам толковал с людьми. Знал он, хорошо знал и сам рабочую жизнь, да хотелось побольше живых, свежих сведений собрать и бросить в лицо Дадонову, не увидев-тему ничего хорошего в сердце и трудной жизни рабочего человека.

А ведь сколько вокруг красивого, доброго, благородного, несмотря на все беды измученных нуждой и каторжным трудом рабочих, сколько братской теплоты в отношении друг к другу, сколько веры в лучшее и тяги к свету!

Из Иваново-Вознесенской библиотеки Бабушкину доставили справку: книг в ней 1496. А из 1466 постоянных читателей — 1155 рабочих. А Дадонов пишет, что рабочие не читают.

Забирался Иван Васильевич на известную в Иваново-Вознесенске гору, где под вековыми соснами по целым дням толпится всякий люд, не имеющий пристанища и работы. Иван Васильевич подсаживался к какой-нибудь компании и под всякими предлогами заводил разговор о Дадонове, рассказывал, какой поклеп возводится на простой народ, и, собственно, уже в самом устном рассказе, в том, что и как он говорил, содержался готовый, страстный памфлет против господствующего класса, его паразитического образа жизни и свойственных ему пороков. В то же время это было горячее выступление в защиту рабочего люда, его нравственности, убеждений, чести и достоинства.

Где появлялся Бабушкин, там появлялся и тощий старик в изорванной одежде, сшитой из домотканого полотна. Слушая разговор, он жевал беззубым ртом корку хлеба и часто с одобрением кивал лысой головой:

— Правильно говоришь, Иван Васильевич! Растерзал бы его, Дадонова, барина глупого! Чтоб знал!..

— Шибко! — одобряли и другие. — Ну, бывает, и выпьем, и поволыним. Ну и что с того? Разве мы зверье какое, а не люди?

— Не в том дело только, что люди, — вставлял от себя Бабушкин. — А в том дело, что мы с вами рабочий класс — главная сила истории! Ежели хотите знать, товарищи, то и за пороки наши должна отвечать буржуазия. Душа у рабочего класса чистая, ее ничем не запачкаешь! А у буржуев она чернее сажи, потому что они чужой труд воруют. Так я говорю, нет?

— Так, так, — кивал лысый старик.

Этого старика нигде не принимали на работу, уж очень он был хил и слаб. Вот он и слонялся целые дни на горе. А считался неплохим красилем.

Бабушкин сделал его своим помощником, и тот охотно выполнял поручения. То «Искру» отнесет куда надо, то вызовет с фабрики человека, нужного Бабушкину, то спрячет в своей халупе нелегальную литературу.

Этот старик и добыл Ивану Васильевичу справку о количестве рабочих, пользующихся книгами в местной библиотеке. Самому Бабушкину брать такую справку было опасно; потом, найдя в «Искре» эту справку, полиция могла бы напасть на его след. Поэтому он надоумил старика сказать в библиотеке, что справка-де нужна одному больному учителю, который интересуется ею для своих нужд: пишет об образовании в России.

Старику дали справку. Иван Васильевич поблагодарил красиля и, конечно, вставил в свою статью эту справку с удовольствием и добавил, что рабочие читали бы еще больше, да их ли вина, что царизм намеренно держит народ в темноте и сознательно приучает его не к книге, а к водке.

А что касается водки, то Иван Васильевич показал в своей статье, что в высших слоях царской знати пьянствуют куда больше, чем в простом народе. И, не стесняясь, Бабушкин приводил в пример самого министра внутренних дел Сипягина:

«…Вот, например, министр Сипягин, объезжая в это лето, всюду принимал предлагаемые обеды и был пьян хуже сапожника (извиняюсь перед товарищами за такую фразу), а что это верно, то рабочие видели, как он с морозовского обеда выходил «еле можахом»… Он трезвый выглядит точно большой медный куб, а пьяный еще краснее становится (кстати, советуем ему пить меньше, дабы не сгореть от спирта)».

Вскоре после того как Иван Васильевич отправил свою статью в Мюнхен, пришлось ему как-то снова побывать на иваново-вознесенской горе. Над городом сеялся дождик, стояла непогодливая осень, пришла она рано, быстро стерла все краски лета.

Не успел Иван Васильевич разговориться с людьми, порасспросить, что у них новенького, как вдруг случилось недоброе.

Ивану Васильевичу помогали в городе многие. Всюду был у него свой глаз. Прибежал на гору в обед замурзанный, шустрый мальчонка лет десяти:

— Послали меня сказать вам, дядя! Скорее уходите отсюдова. А то могут и вас зацапать.

— Как — зацапать? Что ты, малец?

— А так. Старика-то вашего взяли. Вели его с голыми шашками в участок. Сам видел…

Неделю после этого события Иван Васильевич скрывался в Москве. Искал Баумана. Явку в комитете к Грачу не дали: тот сам сейчас был под угрозой ареста и колесил по каким-то местам, заметая следы.