Нам идти дальше

Получив распоряжение от «Феклы», он каждый месяц выдавал Ивану Васильевичу тридцать рублей. Церемония передачи денег была не проста. Иван Васильевич наотрез отказывался, не брал денег, хотя нужда очень донимала его. А Бауман, зная это, твердо настаивал:

— Бери, говорят!

— Не возьму!

Тогда Николай Эрнестович начинал разговор о дисциплине и бил этим по самой отзывчивой струнке в душе Бабушкина. Строгая дисциплина была священна для Ивана Васильевича, в нее он больше всего веровал и с ней больше всего считался. Бауман, конечно, и это знал.

— Ну, бог с тобой, — сдавался наконец Иван Васильевич и со вздохом, со страшно смущенным видом, даже краснея от неловкости, брал деньги.

Хотя Бауман сам не писал корреспонденций, посоветовать товарищу, как написать, он мог. Тему, предложенную Бабушкину «Феклой», обсудили сообща, и многое стало после этого Ивану Васильевичу яснее.

— Ум хорошо, а два лучше, — пошутил он. — Когда простой слесарь и ветеринарный врач объединяют свои усилия, они могут горы перевернуть.

— Какой ты слесарь! — разводил руками Николай Эрнестович.

— Я хороший слесарь, не говори.

— Ты уже не слесарь, и я не ветеринар. Мы с тобой теперь люди одной профессии. Самой трудной и самой высокой на свете.

Иван Васильевич смеялся. Да, оба они сейчас люди одной специальности: профессионалы-революционеры, только этим дышат и живут.

— Единственный, кто сожалеет, что я не стал ветеринаром, это мой отец, — говорил со вздохом Николай Эрнестович.

С родителями у него продолжались нелады. Его отец — обойный мастер, имевший в Казани собственную небольшую мастерскую, — никак не мог примириться с тем, что сын пошел по опасному, крамольному пути.

Баумана не часто можно было застать в Москве. Он неделями колесил по разным городам и приграничным местечкам, организуя приемку транспортов с «Искрой» и распространение их по тем комитетам и группам, которым они предназначались. Эту опасную работу Николай Эрнестович выполнял с большой смелостью, и пока что все ему сходило с рук. Бабушкину он шутя говорил о себе:

— Я служу при живом роднике, из которого каждый может испить. Вся Россия пьет из этого родника, а всех не пересадишь, брат. Оттого и я не боюсь.

Лето в этом году было жарким, и Николай Эрнестович жил с женой где-то на даче под Москвой. Даже Бабушкин не знал, где именно, встречи Бауман устраивал только в городе. В этот раз он пригласил Ивана Васильевича к себе на дачу. Оказалось — живет во Владыкине. Дача скромная, в тихом и уединенном уголке, близко лес, речка.

Дня два пожил тут Бабушкин, пользуясь гостеприимством Николая Эрнестовича и его миловидной энергичной жены. На заре поутру оба мужчины отправлялись по грибы, приносили сыроежки, редко белые грибы или подберезовики, а после завтрака садились штудировать работу Владимира Ильича «Развитие капитализма в России» и «Капитал» Маркса.

А когда уставали, Иван Васильевич начинал декламировать стихи Некрасова. И, глядя в эти минуты на его вдохновенное лицо, Бауман думал: «Крестьянское еще крепко сидит в нем!»

В одном из прошлых номеров «Искры» была опубликована статья «Рабочая партия и крестьянство», сразу обратившая на себя внимание. Как потом узнали Бауман и Бабушкин, ее написал Владимир Ильич. Статья захватила Бабушкина, и он часто принимался о ней говорить. Судьба обездоленного, нищего и темного крестьянства в России волновала его, а в статье Иван Васильевич находил многие созвучные мысли.

— Нет, в тебе определенно еще сидит мужик, — говорил ему Бауман. — И это, пожалуй, даже хорошо! Правильно, что именно тебе поручено выступить в защиту иваново-вознесенских рабочих, еще недавно ходивших за сохой в поле! Ты совмещаешь в себе лучшие черты двух основных социальных категорий нашего общества.

И Николай Эрнестович затем добавил:

— Ты возьми в пример как раз эту статью Владимира Ильича. Блестящая защита трудового крестьянства от помещиков-крепостников и глубокая вера в его революционные силы!..

7

Пока Иван Васильевич трудился над статьей против Дадонова в защиту нравственных начал и человеческого достоинства иваново-вознесенских рабочих, Бауман все разъезжал и разъезжал по России.

Вездесущий и неуловимый Грач! То он в низовьях Волги, то на Днепре под Киевом, то в Ярославле. Его видели в самых неожиданных местах. Но так и полагается разъездному агенту «Искры». В вечных разъездах Иван Радченко — тоже из подвижного отряда искровских агентов в России. Где-то и его носит.

На Николае Эрнестовиче всегда приличный костюм, модная шляпа, галстук бабочкой. Но живется ему и жене трудно; «прилично» у них все только с виду.

В мае, когда дела с доставкой и перепечаткой «Искры» еще туго налаживались, Николай Эрнестович получил из Мюнхена письмо.