Нахимовский Дозор

Бутырцев с началом русского наступления оповестил глав Дозоров о начинающейся битве и ушел в себя. Как и недавно на Сапун-горе, он слушал кипящий от заклинаний магический фон. Иные, попавшие в жернова сражения, исподтишка использовали обычную защиту: ставили щиты, отводили удары, разряжали амулеты против пуль и ядер. Сразу дошло дело и до магии целительной. Но нескольким Иным никакое врачевание помочь уже не могло – битва разворачивалась гораздо более кровопролитная, чем Балаклавское дело.

Лев Петрович, закрывшись от наблюдения, дергался, не находя себе места. Зачем тут Иные? Что гонит на смерть тех, кто может жить долго и благополучно? Эти две недели в Севастополе измотали его. Нет, физически он чувствовал себя прекрасно, да и магической Силы в нем было столько, что хоть на бой с каким-нибудь неопытным (ха!) Высшим выходи. Но он истерзался душою, не понимая ни сути своего здесь присутствия, ни ненужной гибели такого количества Иных. За полтора века его отношение к жизни простых людей сделалось почти равнодушным, но жизни Иных, Темных и даже Светлых, ему никогда не были безразличны. Никогда и никого из магических противников он не убил с легкою душою. Ему всегда казалось, что этот волшебный дар, данный Иным, надо беречь, и гасить огонек такой жизни нельзя попусту. Даже если это был вампир, тронувшийся умом от неутолимой жажды.

Бутырцев иногда входил на минуту в Сумрак и смотрел на его возмущения. Ничего необычного на первый взгляд. Но приводил в трепет вид нескончаемой реки синего мха, этого паразитирующего на эмоциях нечто, текущего на стоящие перед ним высоты, где для него так много обильной дармовой пищи.

Наконец переправились через реку и двинулись наверх полки дивизии Павлова.

II

Филипп рано поутру был отправлен Нахимовым на второй бастион с пакетом. Он вызывался съездить на шестой бастион – прослышал, что там готовится большая вылазка на французские позиции для подкрепления действий русской армии, которая начала наступление на далеких Инкерманских высотах. Но начальство распорядилось иначе.

Заспанный Нырков тащился на полуголодной кляче – в городе было катастрофически плохо с фуражом – по Пересыпи в конце Южной бухты, когда со стороны розовеющей восточной части неба, где-то там, далеко за Малаховым курганом и, пожалуй, даже за Килен-балкой, начало громыхать. Филипп откровенно обрадовался этому: он ехал на второй бастион, вблизи которого затевалось что-то важное. Если ему повезет, то, передав приказ командиру бастиона капитан-лейтенанту 36-го флотского экипажа Ершову, он сможет поучаствовать в бою. Сколько же можно только чужие рассказы слушать, пора и самому отличиться. Или даже пасть с честью!

По молодости в последнее не очень верилось. Даже ранение в руку не произвело отрезвляющего впечатления на молодого Светлого. Казалось бы, сколько уже успел повидать на батареях, на бастионах, на полях Балаклавской битвы, где сейчас пировали черные стаи падальщиков: воронов и грифов. Не впечатляли его и частенько встречающиеся на дорогах города фуры, везущие груды трупов для отправки на кладбище, что на Северной стороне. Людей было жалко, да. Иных тоже. Иных он из числа людей не исключал.

Но он, Филипп Нырков, не должен быть убит никоим образом! Как же иначе? Зачем тогда весь этот мир, если его не будет? Нет, он погибать не собирался. Даже не думал, что ему может оторвать ногу ядром или хирург отрежет искалеченную взрывом бомбы руку. Нет, это не для него. Ему предстоят еще подвиги и свершения.

Даром предвидения Нырков не обладал, даже линии судьбы, или линии вероятностей, как в последнее время стало модным в среде Иных их называть, толком просматривать не умел. Но тут все свершилось, как ему грезилось.

Доставил он Ершову пакет, и капитан-лейтенант его отпустил, попросив не в службу, а в дружбу заехать на обратном пути на Малахов и передать записку адмиралу Истомину. Филипп тут же стал интересоваться у офицеров, что за битва происходит неподалеку. Со второго бастиона Килен-балка хорошо просматривалась почти на всю длину. Начиналась она от узкой и глубокой Килен-бухты, где было так удобно ставить на киль корабли и чистить их от ракушек. И где-то там, в самом конце этого извилистого оврага с крутейшими скальными скатами, шла ожесточенная битва. Там же в верхах балки, насколько позволяло разглядеть зрение и серый день, толклись русские роты. Они туда добрались по дну этой трещины средь севастопольских холмов, но никак не могли выбраться на поле боя. Вдоль дальнего края тоже виднелись залегшие русские. На бастионе никто не мог понять, что происходит, куда нацелена эта масса людей и почему они не принимают участие в битве. Кто-то сказал, что это наши резервы. Даже признал дивизию генерала Жабокритского: Владимирский, Суздальский, Углицкий, Бутырский полки с артиллерией.

«Вот и «именной» полк Льва Петровича подошел. Самого бы его сюда», – подумалось Ныркову.