Наизнанку

– О чем ты говоришь, Хантер? – Шок Лауры был вызван, скорее, беспорядком, когда она увидела под ногами разбитую чашку из дорогого сердцу фарфорового сервиза, чем намечающейся потасовкой. – Сейчас же отпусти Аллестера. Прекратите, пока кто-нибудь из вас серьёзно не поранился.

Она перевела осуждающий взгляд на меня, будто я – причина всех бед.

Наконец, Хантер отпустил его. На секунду задержав руки у него на груди, он показательно разгладил ладонями смятую им же рубашку, с силой хлопнул ему по плечам и сочно выругался, обернувшись к матери.

Лаура набрала воздух в лёгкие и, наверное, чётко считав молчаливое предупреждение в глазах сына, задержала дыхание, запустив на полную мощность весь свой мыслительный потенциал, дабы найти именно те правильные слова, которые заставят почувствовать вину, а не вызовут шквал его негодования в её адрес:

– Нам нужно поговорить! Когда Ребекка позвонила мне в слезах, я не могла в это поверить. Ты обвинил сестру в том, что никогда не было её ошибкой. О чём ты думал? Ты выгнал девочку из дома!

– Не драматизируй, мам! Тебе не идёт. Но ты права, нам, действительно, нужно поговорить. Вот в этом я согласен с тобой. Полностью.

Хантер бросил на Лауру быстрый взгляд, заставивший её осечься, вопреки намерению добавить что-то ещё; и посмотрел на меня, нахмурившись, словно принимал решение, которое ему совсем не нравилось:

– Катерина, иди наверх. – В его голосе – сталь, в его осанке – железо, в его глазах – щемящая нежность. – Пожалуйста.

Мне ничего не оставалось, как молча кивнуть.

Глядя в пол, я быстро вбежала наверх по ступенькам, под слышимую перебранку на повышенных тонах:

– Это мой долг как её…

– Её – кого?

– Сейчас я, в некотором роде, её единственный родитель и несу за неё полную ответственность.

– Я освобождаю тебя от всякой ответственности, Алл. Не насилуй себя, не взваливай это на свои ненадёжные плечи!

Оказавшись в комнате, я медленно осела на пол, прижавшись спиной к двери.

Не знаю, сколько времени я вот так просидела в полной темноте. Но голоса внизу стихли. Следом раздались шаги на этаже. Я знала, что это Хантер. Он постоял напротив, а потом устало привалился по ту сторону, и, так же как я, отзеркаливая, сполз на пол.

Совсем рядом. Нас отделяла друг от друга только незапертая дверь.

Я откинула голову назад, – вся, как сжатая пружина, – и, прижавшись к ней затылком, готовая расплакаться, вздохнула, как будто всхлипнула.

Напряженное молчание длилось недолго:

– Иди спать, Катерина.

Глава 19

Как бы я не старалась избежать неприятного разговора, он случился – отец поймал меня почти на выходе.

Как говорят, я была уже «одной ногой в ботинке», когда он вошёл в дом со свежей утренней газетой в руках. Гладко выбрит и по-спортивному подтянутый, в безукоризненно отглаженной белой рубашке и трикотажном жилете – ему не хватало только серебряных карманных часов на цепочке, чтобы довершить собирательный образ чопорного англичанина.

Господи, и когда он только успел им стать!

Если бы не кофе, которому он до сих пор отдавал предпочтение, то я бы рискнула поспорить, и передо мной совершенно другой человек; вовсе не тот коренной шотландец с мозолистыми руками, лёгкой трехдневной щетиной и широкой добродушной улыбкой, которого я знала.

Он замялся, но всё же посмотрел мне в глаза:

– Катерина, дочка, выслушай меня. Только так ты сможешь всё понять. Твоя мама, я так любил ее…

Он нервно провел рукой по волосам и продолжил не сразу.

Одна.

Две.

Три секунды прошли.

– Мы поженились, потом родилась ты. Я могу без малейшего колебания сказать, что это было счастливейшее время в нашей жизни. Она смеялась, и я улыбался вместе с ней. Я был настолько влюблён, доволен и окрылён, что не сразу заметил, что всё чаще улыбаюсь я один. Я попытался поговорить об этом, но она лишь пожимала плечами и отмахивалась, как будто её единственной целью было держать меня в неведении.

Он сильно волновался, речь его была сбивчива, но смысл, словно ржавыми гвоздями, дырявил моё сознание:

– Я чувствовал приближение чего-то страшного, как ждут цунами после землетрясения на острове.

Паузы становились тягостней и дольше:

– Её кожа заметно потускнела, исчез румянец, глаза перестали сиять. Всё чаще я ловил в молчаливом взгляде просьбу оставить её в покое. Она больше не целовала меня по утрам и на прощанье. Я гнал от себя тревожную мысль о том, что она могла меня разлюбить. До банального просто! «Любовь длится три года», – навязчиво кружилось у меня в голове, и я пытался просто переждать этот кризис отношений. Казалось, что ей без меня лучше. Хотя я чувствовал, что она страдает! Но не понимал… А она молчала, скрывая от меня начало болезни.

Его голос дрожал, меняя тональность, порой переходя на нервный хрип:

– Я долго не знал, где скрывался тот враг, который уничтожал нашу счастливую жизнь. И, как оказалось, она и сама долго не признавалась себе в существовании этого врага. Ты была ещё маленькая, когда после первой химиотерапии началась долгая многолетняя ремиссия.

Он замолчал, глубоко вздохнул и выпалил: