Награда

Чуть свет пришел Матвей Алексеевич в амбулаторию, чтобы написать заявление и автобиографию. Временами он слышит тонкий голос девочки и предостерегающий шепот Сайлы: «Тише, доктор пишет». Мартыненко отправит с Аней документы в Хабаровск на заочные курсы повышения квалификации. Он пишет и думает: «Аня, Аня, привыкли к тебе, как к родной дочери! И щемит сердце, как подумаешь: теперь долго не увижу тебя. Жизнь полна разлук, и чем старше становишься, тем тяжелее они. Жизнь, как рассказать о тебе на нескольких страницах? Толстой книги мало, чтобы изложить все события, затронутые в скупых строчках автобиографии. Тут пришлось бы рассказать о днях, проведенных на фронте, о работе в полевом госпитале. Что днях — годах! Потом дезертирство с ненавистного фронта. Более трех месяцев добирался до родных краев по взбудораженной гражданской войной стране. «Скрывался в Хорской тайге» — звучит буднично. На самом деле это голод, скитание по таежным дебрям, случайные заработки у зажиточных мужиков. Потом партизанский отряд. Когда это было? Да, в апреле 1919-го...

Или вот еще одна запись: «С июня 1927 года по настоящее время работаю в стойбище Тайхин».

И все. Официальный документ требует краткости...

Матвей Алексеевич дописывал автобиографию, когда за деревянной перегородкой послышался предостерегающий шепот Сайлы: «Матвей Алексеевич пишет, подожди маленько...»

По голосу он узнал Аню.

— Пусти ее, Сайла! — крикнул Мартыненко. — Я уже закончил свои мемуары. Входи, Анечка, входи, дорогая. Собралась?

— Я готова, Матвей Алексеевич!

Аня оживлена, немножко рассеянна, как всякий отправляющийся в дорогу человек.

Матвей Алексеевич уложил в конверт документы, надписал адрес.

— Вот и все. Передашь в Комитет народов Севера, председателю. Он переправит куда нужно. Не потеряй.

— Что вы, Матвей Алексеевич! — Девушка вскочила со стула, прижимая конверт к груди.

— Значит, едешь?

— Еду, Матвей Алексеевич, — с грустью сказала Аня.

— Признаться, жалко мне с тобой расставаться, Анечка, привыкли мы к тебе.

— И я привыкла. Вы такие милые... Но ведь, Матвей Алексеевич, — виновато заглядывая ему в глаза, сказала Аня, — мама ждет... Так хочется повидаться...

— Конечно, поезжай.

— Мне еще на курсы предлагают, трехмесячные...

— И на курсы оставайся. Я вот и то собираюсь учиться. Такое время, дочка.

Впервые назвал он Аню дочкой, и это растрогало ее. Ане вдруг захотелось многое сказать Матвею Алексеевичу. Порывисто схватив его руку, она прижалась к ней щекой. Он ласково погладил девушку по голове.

— Матвей Алексеевич, — подняла лицо Аня. — Вы не будете смеяться, если я спрошу вас кое о чем?

— Когда же я над тобой смеялся, Анечка?

— Скажите, что, по-вашему, счастье?

— Ого! Задала ты мне задачу! А если я и сам не знаю?

— Вы знаете!

— Ну, как тебе сказать, милая девчушка, — Матвей Алексеевич задумчиво потрогал бородку обожженными карболкой пальцами. — Каждого человека волнует вопрос о счастье, и каждый своими путями приходит к решению. Признаться тебе, я сам порой задумываюсь над смыслом человеческого счастья. Понятие-то очень и очень пространное, да... Но мне кажется, что я кое-что постиг. По-моему, настоящее счастье человек испытывает тогда, когда способствует счастью своего ближнего. Я имею в виду счастье, благополучие большинства людей. Понимаешь?

Надо быть уверенным, что делаешь именно то, что нужно людям. Без такой уверенности и счастья не будет. Вот ты, например, прожила в стойбище зиму. Обучила читать и писать людей, глаза им открыла, можно сказать. И тебе — радость. Верно ведь? Отдавать людям все, что есть в тебе хорошего, отдавать до тех пор, пока бьется сердце, — вот истинное счастье.

— Пока бьется сердце... — задумчиво повторила Аня. Опершись подбородком на ладони, она доверчиво смотрела Мартыненко в глаза. — Как вы хорошо говорите, Матвей Алексеевич. И я вам завидую. Вы такой цельный, самоотверженный... Пока бьется сердце... Я понимаю, служение людям — высшее призвание человека. Знаю это со школьной скамьи. Я хочу все понять, проникнуться этой мыслью, а не получается у меня, не получается, чтобы до конца, искренне...

— Не торопись упрекать себя, Аня. Ты молода, я не учел твоего возраста, когда говорил о счастье, — Матвей Алексеевич встал, прошелся по комнате. Половицы поскрипывали под тяжелыми шагами. — Видишь ли, я сужу обо всем с высоты своих сорока шести лет. А тебе девятнадцать. Я забыл о самом сердце, о молодом сердце. Человеку нужно полное счастье, не кусочек, а полное счастье. Нужна любовь, семья, верные друзья. Чтобы приносить людям счастье, надо самому быть счастливым. По-моему, аскетизм и самоотрешенность носят в себе элементы самого грубого эгоизма, если говорить напрямик.

— Значит, вы эгоист! — неожиданно заметила Аня не без лукавства.

— То есть почему?

— Я знаю, как вам здесь трудно. А ваши поездки по таежным селениям? А ваши хлопоты? И тете Груше разве легко? Вы могли работать в Хабаровске в первоклассной больнице, жить в городе.