Начнем сначала

— Нам от такого «оперативного» руководства — одни убытки. Зря лезут. Мешают. Путают. Сбивают. Мелочатся. Руководству трестом и главком надо глобальные проблемы решать: трубы, транспорт, снабжение. Ну, конечно, и практически помогать тому, кто с шагу сбился. Но не подменять, не дезорганизовывать, полагаясь на батюшку-Рубль…

Тогда Бурлак смолчал. Хмурился, слушая Глазунова, что-то нервно записывал на листке, но в заключительном слове — не помянул, не зацепил Антона Никифоровича. То ли пощадил, то ли не захотел к его критике внимание приковывать. Последнее, пожалуй, верней…

Нет. Всерьез, по-настоящему они с Бурлаком не схватывались. Попикируются, потреплют друг другу нервы, и снова вроде бы полное взаимопонимание. Только понимание-то на грани допустимого и возможного. Случись что-нибудь существенное, провали Глазунов план, допусти серьезную аварию или еще что-нибудь подобное, и его одним махом скинет Бурлак в мусорную корзину, как скинул сегодня Сивкова. Был и нет. Бурлак — глыба. Крупнейший трест страны. Если припомнить все звания и знаки отличия Бурлака — оторопь возьмет. Опыт. Карьера. Слава. Авторитет. Все есть у Бурлака в достатке…

Неугоден ему Глазунов, соринка в глазу. Раздражает и нервирует. Почему? Лучшая в стране бригада электросварщиков — в СМУ-7. Наибольшее количество рацпредложений и изобретений — в СМУ-7. Самая низкая себестоимость строительства километра трубопровода — в СМУ-7. Почему же они с Бурлаком как два оголенных провода? Чуть сблизились — искра, столкнулись — короткое замыкание. Почему?..

«Уазик» промчался добрую сотню километров, половину из них — по разбитому зимнику. С ходу развернув машину, Глазунов понесся обратно по выбоинам и глубоким колеям измочаленного зимника. Наломал руки. Остыл. Смирил гнев и ярость. Распалил мысль до ломоты в висках, но так и не ответил: «Почему?..»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Толстый, с упругим зеленым ворсом ковер, как молодая трава, мягко пружинил под босыми ступнями, и Ольга, по-журавлиному поднимая длинные ноги, картинно вышагивала то на цыпочках, то на пятках. От деревенского детства осталась у нее привычка ходить по траве босиком. Стоило очутиться на зелени, и Ольга тут же сбрасывала обувь и шла босая, ставя ноги с легким скольжением, чтоб зеленая щетина не топорщилась, не кололась, а сгибалась покорно и мягко. Каждое лето половину своего длинного северного отпуска Ольга проводила на Волге, в родном селе, в гостях у одинокой пожилой матери. Село когда-то стояло на самом берегу великой реки, на некрутом высоком откосе, но Волга почему-то отступала и отступала от села, откос порос ивняком, черемухой, талом, и, хотя те поросли не были ни лесом, ни подлеском, а так, дикая зелень, все равно Ольга очень любила эти места, подолгу бездумно сидела в зеленой прохладе молодых деревьев, слушая перекличку птиц с пароходами, приглушенный расстоянием собачий лай да петушиные клики.

Она любила все живое, никогда не ходила в зверинцы, не бывала на цирковых представлениях дрессированных зверей. Мать не однажды вспоминала, как четырехлетняя Оля, поймав первую раннюю весеннюю муху, посадила ее в стеклянную банку, накрыла картонкой и стала в окно высматривать отца, той дело приговаривая: «Вот обрадуется папа. Еще как обрадуется: у нас тоже есть животное…» Река казалась ей одушевленной, и, подходя к реке, Ольга непременно здоровалась, а уходя, прощалась. «Странно, — не раз говорила ей мать, сельская учительница, — ты живешь среди машин, с людьми, которые ими управляют, а сама такая неомашиненная…»

Недавно Ольге исполнилось двадцать девять. Институтские подруги давно повыходили замуж, обзавелись детишками, а Ольга все еще ждала чего-то, беззлобно подтрунивая над любовными признаниями парней и оторванных от семей мужчин. Иные влюблялись в нее пылко и надолго, одаривали вниманием, подарками, настойчиво домогаясь взаимности. Ольга с улыбкой принимала знаки поклонения, смеялась над немудрящими шутками воздыхателей, благосклонно взирала на кудрявые, гладко зачесанные и плешивые макушки мужчин, целующих ей руку, но любовные признания выслушивала нетерпеливо и, едва влюбленный умолкал, спокойно и деловито говорила: «Хотите, чтоб мы остались добрыми друзьями, никогда не повторяйте сказанного». Раза два завистливые подруги заманивали ее в ловушку, неожиданно оставляя наедине с нетерпеливым, распаленным вином и страстью поклонником. Никто не знает, каким путем удавалось Ольге уходить из капкана, а приверженцы силовых приемов в любви о том не рассказывали и при случайных встречах с Ольгой были подчеркнуто почтительны и любезны.