На восьми фронтах

— Какое там впервые! Знаю этих извергов хорошо. Как оказался у них в тылу? Сначала, как полагается, был приказ, — рассказывал Бурда. — Мне с ротой и десантом автоматчиков приказали разведать, что за силы противника располагаются в Орле и какие у этих сил дальнейшие планы… Двинулись к Орлу. Потом были бои. Однажды из лесочка, где мы остановились, увидели приближающуюся колонну противника — три танка, пять бронетранспортеров, четыре транспортные машины и два орудия. Тоже вроде разведки. Они нас не заметили, ну мы и накрыли их. В портфеле убитого офицера нашли карту с оперативной обстановкой. Я ее тут же отослал в бригаду.

Были еще две стычки, и обе кончились в нашу пользу. Возвращаясь к своим, услышали сильную пальбу и поняли, что у Мценска идет бой. С тыла и ударили по фашистам…

Помолчал. Наверное, ждал очередных вопросов. Но мне хотелось, чтобы он сам продолжил рассказ. И он продолжил:

— Бить их можно, если, конечно, с умом к этому делу подойти. Они ведь числом берут… Отличившихся людей я назову вам потом, когда посоветуюсь с политруком.

Потом я долго и с большим интересом следил за боевой судьбой этого замечательного танкиста. А. Ф. Бурда отважно сражался под Волоколамском. В Курской битве успешно командовал танковым полком. И погиб геройской смертью в огне Корсунь-Шевченковской операции, ведя в бой уже 64-ю гвардейскую бригаду.

Поздно ночью в штаб вернулся бригадный комиссар К. Л. Сорокин. Тот самый Сорокин, который был начальником оргинструкторского отдела политуправления Забайкальского военного округа, а затем начальником политотдела 16-й армии. Тот самый Константин Леонтьевич, с которым я жил в Чите в одном доме, на одной лестничной клетке.

Высокий, с мужественным лицом, со строевой выправкой выпускника военного училища, Сорокин начал служить в Красной Армии с 1920 года. И сейчас никто не верил, что бригадному комиссару уже за сорок, что он двадцать один год в партии, — так молодо выглядел Константин Леонтьевич, так был энергичен и подвижен.

Радость нашей встречи, к сожалению, была омрачена известием о гибели Николая Власенко, которая так потрясла Сорокина, что он несколько минут не мог вымолвить ни слова. Говорят, что коммунисты не плачут. Это не совсем так. Я сам видел, как Сорокин, никого не стесняясь, вытер глаза платком…

— Редких большевистских качеств был человек, — сказал он, несколько уняв горе. — Блестяще владел даром слова и убеждения. А как он умел слушать и ценить людей!

К. Л. Сорокина прервал телефонист:

— Вас, товарищ бригадный комиссар. Генерал Петров…

— Слушаю, Константин Иванович…

Звонил командир 6-й гвардейской стрелковой дивизии, которая еще днем вместе с танкистами Катукова, полком пограничников Пияшева и артиллеристами выдержала основную тяжесть удара противника.

— Так… Так… Да, слушаю… — повторял Сорокин, и лицо его с каждой минутой суровело. — А на месте боя были? Неужели ни одного, хотя бы раненного? Что ж, Константин Иванович, всем сердцем разделяю твою скорбь. И горжусь твоими людьми! Потеря действительно тяжелая. Но верю, народ в свое время поставит им величественный памятник. Обязательно поставит! И золотыми буквами…

Никто не осмелился нарушить тишину, наступившую в комнате, когда Константин Леонтьевич положил телефонную трубку. Он долго стоял, сложив руки на пряжке ремня. Затем побарабанил по столу пальцами. И только после этого заговорил:

— Рота под командованием старшего лейтенанта Николая Васильевича Бондарева, которому я лишь вчера утром вручил партбилет, полностью погибла, но не оставила своего рубежа. В распоряжении командира были два противотанковых орудия. Рота из этих орудий, а также связками гранат и бутылками с горючей смесью уничтожила двенадцать танков… На месте боя — следы рукопашной схватки. Дрались даже раненые…

Итак, пробыв в корпусе Д. Д. Лелюшенко два дня, мы с блокнотами, в которых исписали все страницы, вернулись в Тулу. Отсюда была устойчивая связь с Москвой, а значит, и с редакцией нашей газеты. От нас ждали материалов. И они у нас были. Первый — о роте старшего лейтенанта Н. В. Бондарева…

* * *

Рано утром 15 октября мы с Кноррингом прибыли в Москву. Нас срочно вызвал сюда редактор.

Редакция с улицы Чехова переехала тем временем на площадь Коммуны, в подвальное помещение театра Красной Армии. Секретариат, отделы, руководящие работники разместились в комнатах, похожих на залы. Просторно, но дневного света нет. Еще одно неудобство состояло в том, что далеко типография.

Но зато — безопасно. При частых воздушных тревогах редакция могла спокойно продолжать работу.

Первым, кого мы встретили в коридоре, был батальонный комиссар Л. А. Высокоостровский, который, как оказалось, тоже только что прибыл с Северо-Западного фронта. Я спросил, чем, по его мнению, вызвано столь внезапное приглашение в Москву.

— Понятия не имею. Мне вот тоже приказали немедленно явиться. А зачем — не знаю. Идем к Карпову, узнаем у него, — предложил Высокоостровский.