На самых дальних...

ИТАКУРА ОТОМАЦУ. 1950 года рождения, г. Нэмуро, беспартийный, 8 классов, женат, детей нет, матрос, не судим, проживает в Нэмуро, ул. Сиоми, 50.

«Я родился в семье рыбака и сам с 15 лет работаю на море. Сначала на судах прибрежного лова, а последние три года — на краболовных шхунах. Плавал на шхуне «Суйсё-мару» масленщиком (шкипер Танака Есидзо). Женился два месяца назад. В семье кроме меня есть сестра и брат.

На «Дзуйсё-мару» был принят в конце апреля. До середины мая готовили шхуну к промыслу. На промысел ходили в район Сапкаку. Откровенно говоря, я не интересуюсь, где мы берем улов. Меня это меньше всего волнует. Я знал, что простых рыбаков у вас не задерживают. А сендо пусть отвечает за себя сам. Меня волнует моя жена, и еще я люблю слушать нашего певца Сидэки Сёйдзё. Он из простых парней, как мы.

На каком расстоянии от берега мы вели промысел, ответить не могу. Я повторяю, это меня не волнует.

Договаривалась ли о чем команда после задержания? Этого я не знаю. Я слушал по радио Сидэки Сёйдзё. Я очень люблю этого певца».

«Вы ранее задерживались в советских водах?»

«Да, задерживался. Один раз. Но был освобожден».

(Из протокола допроса)

Старику Савада Цунэо стало плохо, и Земцев срочно вызвал по телефону Заварушкина. Пока его ждали, случилось еще одно происшествие.

Грибков вместе со старшиной Скрабатуном сняли со шхунишки улов, отправили его на камбуз и проводили японцев в помещение.

Старику здесь сделалось плохо, он схватился за живот, и старшина Скрабатун тут же доложил об этом старшему лейтенанту Земцеву.

Потом Грибков прошел на камбуз, где японцы-повара разделывали доставленную ими из Горобца рыбу, и стал ждать: старшина распорядился захватить десяток горбуш для личного состава. Рыбу японцы разделывают красиво — филей сюда, голову туда, плавники — в третий чан: это для сасими, то для ухи, а это — вялить. Ножи-резаки мелькают быстро и ловко, как автоматы. Грибков невольно залюбовался их работой. Японец-повар шеф Вакамацу Кацуми, по прозвищу Вася, с задержанной месяц назад шхуны «Киэт-мару», предложил Грибкову поужинать, но он культурно поблагодарил Васю и вежливо отказался: «Аригато, Вася-сан, домо аригато!» «Кое-что по-японски мы тоже кумекаем!» Честно говоря, пища эта не по вкусу Грибкову. Едят почти все сырое — рыбу да рыбу, приправы то сладкие, то горькие, хоть на стенку карабкайся, горчица, правда, ничего с хренком — «васаби» называется. А блюдо есть такое — «хэ», лосось тушеный с луком и перцем, это вообще что-то страшное, однажды попробовал — рот закрыть не мог полсуток, повар молоком отпаивал. Лейтенант Логунов, тот это «хэ» так и называет — желудочная атомная бомба.

Взяв ведро с рыбой, Грибков собрался уходить, делать ему здесь вроде как было нечего. Навстречу по коридору вели сендо с этой задержанной ночью «Дзуйсё-мару». Грибков тут же вспомнил его фамилию — Абэ Тэруо, небольшой такой, аккуратный японец. У одного из помещений для «работяг» они остановились, и японец, смешно жестикулируя, стал что-то объяснять часовому. Часовым в эту смену был молодой пограничник Федотов. На учебном у Грибкова с ним койки рядом стояли. Москвич, техникум окончил.

— Что он от тебя хочет? — поинтересовался Грибков.

— Да вот просит передать лекарство. Кто-то у них из команды заболел, — ответил озабоченный Федотов.

Сендо действительно вертел в руках небольшой пузырек с синей крышкой и кланялся, как заводной.

Грибков часто видел такие пузырьки, они есть почти у каждого японца. Это желудочное лекарство — темно-коричневые, очень вонючие таблетки, — «такеда» называется. Старший лейтенант говорил, что почти все «работяги» у них страдают желудком. «Это, наверное, потому, что все сырое едят», — подумал Грибков.

— Ну и что тут думать — передай! — посоветовал он Федотову. — У них старик один заболел, старший лейтенант уже доктора вызвал.

Федотов взял у сендо пузырек и стал открывать дверь.