На последнем сеансе

Вдруг вспомнился умирающий Иван Ильич из рассказа Толстого. «Господи, зачем эти муки?» – спросил Иван Ильич, и Господь ему ответил: «Так, ни зачем».

«Замечательный ответ», – оценил я и, взглянув на мои пальцы, пошевелил ими. «Они ещё чуткие, – решил я. – Рано мне туда, а если Ей так не терпится, то пусть Она приходит за мной не сюда, в больницу, а ко мне домой, когда сижу за пианино. Если время мне – туда, так под музыку…»

Часы в больничном коридоре показывали 2:10.

Я принялся думать об Эстер, о моей дочке, о времени, о музыке. С мыслью: «Музыка – не экзорцизм» – уснул.

Во сне я прогуливался по улице Алленби, но вдруг почувствовал, что за мной кто-то крадётся. Кто крался – не видел, не слышал. Только чувствовал. Я свернул на проспект Ротшильда. Возле фонтана остановился – привлекли умиротворяющие звуки падающей воды. «Эти звуки надо бы использовать в моей балладе», – подумал я.

На одной из скамеек сидела девочка с худенькой шейкой. Светленькие глазки поразительно искрились. В последние годы на улицах Тель-Авива дети встречаются редко. Больше – служащие. Теперешние дети заняты домашним компьютером. Девочка напевала одну из моих песен.

Я удивился – эту мелодию я слышал сотни раз, но так она ещё не звучала.

Взгляд девочки остановился на мне.

Я подумал: «У всех, кто исполнял эту песню, получалась она по-разному. Странно, почему, когда люди делают одно и то же, у них это получается по-разному?»

Мы запели вместе.

– Нравится? – спросила девочка.

– Пожалуйста, продолжай, – попросил я.

– Песня отличная, да? – спросила она.

– Так себе…

– Не понимаешь, – заключила девочка.

В моей голове шевельнулась мысль: «Поразительно! Люди связаны между собой общими чувствами тоски, досады, веры, горечи, восторга, отчаяния, однако стоит отдельной живой душе остаться наедине с собою, как всё то, что, казалось бы, принадлежит всем, вдруг выплёскивается из этой души непременно по-своему, обязательно на свой лад!..»

– Старый ты, – сказала девочка.

Я развёл руками – мол, прости, что есть, то есть.

Из-под рядом стоящей скамейки выбежал большой белый пёс и ураганно пронёсся вдоль бульвара.

– Постой! – крикнул я. – Куда ты?

Цицерон издали отозвался:

– Ещё вернусь!