На последнем рубеже

— Разворачивай пулемёт, разворачивай! У тебя лента с бронебойными, мы их достанем!

Женька кричит в самое ухо. Он прав, только со станком я сейчас не справлюсь. Нужно снять пулемёт.

Ещё один выстрел. Ещё один чудовищный удар, ударивший по секции выше. Сверху падают кирпичи и сыпется красная пыль.

Вилка!

Срываем пулемёт со станка; падаю животом на парапет, укладываю МГ ложем на стенку. Практически не целясь, тяну за спуск.

Очередь ударила по щитку орудия напротив наводчика, прошив тонкую броню в нескольких местах. Но порадоваться успеху я уже не успел: ствол вражеской пушки вновь извергнул осколочный снаряд.

Тяжёлый удар сзади.

Тьма…

* * *

Очнулся я вечером. А может, ночью. На чудом уцелевших часах с трудом разглядел время — 19:37.

Город освещается огнём пожаров. Стрельба раздаётся где-то очень далеко, примерно в районе моста.

Хорошо слышны работающие моторы, не приглушённая немецкая речь. Кто-то поднимается по лестнице.

Невероятно, дико хотелось пить. А ещё сильнее — жить. Невероятно, всеобъемлюще — я ещё никогда не хотел так жить.

Или, по крайней мере, на секунду, на долю секунды увидеть своих родных. Семью. Отца и маму. Брата, племяшей… Хоть на секундочку, чтобы успеть сказать — простите! Обнять, почувствовать их тепло, их запах!

Я больше никогда их не увижу. И это мучительно горько. Пронеслась мысль — сдаться в плен, попросить пощады, выжить!

Нет. Стало чуть легче дышать. Хорошо всё-таки побеждать свой страх. Хорошо, когда отступают сомнения. И хорошо, что рядом нет моих родных.

Я сделал всё, что смог, чтобы остановить врага. Сделал всё, что смог, чтобы защитить свою землю. Несмотря на это, враг оказался сильнее.

Хотя почему сильнее? Скольких я убил, хотя бы сегодня? И ведь они уже не смогут насиловать и убивать. Возможно, среди них были убийцы моей семьи.

И теперь мои родные будут жить… Может, нет. Может, все жертвы напрасны. Может, они нас сломят, сделают рабами — тех, кого захотят оставить в живых. Я уже не узнаю.

По ступеням поднимаются очередные убийцы. Они идут добить. А я лежу неподвижный. И сейчас они убьют меня, а я ничего не смогу сделать.

Рядом лежит Жека. Какой был воин! Как много ты помог! Прости, что повёл тебя на смерть. Но ты хотя бы ушёл быстро. А я вот умираю второй раз, и помочь мне некому. И шанса выжить — нет. И даже защититься нечем.

Немецкие голоса уже совсем близко.

Я пытаюсь потянуться к кобуре. Тщетно — рука слушается, но пистолет я оставил внизу. Горькая усмешка кривит мои губы.

Но, сдвинувшись чуть вправо, я почувствовал под боком металлическую тяжесть гранаты. Сердце начинает биться от бешеного волнения. Я же не использовал эргэдэшку!

Быстрее достать её, повернуть предохранительную чеку, скрутив рукоять гранаты…

Немцы входят. Их четверо. Осматриваются: им интересно, кто сегодня занял колокольню, кто попортил так много крови.

То, что я жив, замечает один из фрицев. Делает знак рукой: смотрите, есть раненый. В руках у него винтовка с примкнутым штык-ножом, что смотрит на меня. А я незаметно встряхиваю гранату, будто судорога передёрнула тело…

Когда-то в детстве я слышал, что все, кто гибнет на поле боя, защищая родных, землю, народ, Отечество, — они гибнут за други своя. И нет выше христианского подвига; этих воинов ждёт Небесное Царство.

Правда ли это? Всю сознательную жизнь меня учили, что Бога нет. Но сейчас я точно чувствую Чьё-то незримое присутствие.

Да. Я чувствую. Я чувствую Того, Кто поддерживал меня всё это время, укреплял, помогал сделать правильный выбор. Того, Кто направлял мою руку в бою и Кто здесь, сейчас, стоит рядом, укрепляя в последние секунды… Нет, учителя мои, вы или ошиблись, или сознательно врали.

Бог есть!

…Господи, прости, что пролили кровь в Твоём доме. Господи, прости мне мои грехи. Господи, Спаси и Сохрани моих любимых. И прими меня, Господи, в Своё Небесное Царство…

Мой палач заносит надо мной штык-нож. Он улыбается, он не торопится. Он упивается своей безнаказанностью.

А зря. Я улыбаюсь в ответ и доворачиваю кулак так, чтобы граната легла на живот. И чтобы её было видно. Я вижу животный страх, сменивший улыбку на его лице…

В последний миг я успеваю закрыть глаза. И перед внутренним взором вдруг отчётливо и явственно предстают те светлые карие очи, что согревали, словно солнце…

Хорошо…