На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

Между тем литератор Эдуард Шнейдерман в своей статье «Бенедикт Лившиц: арест, следствие, расстрел» («Звезда», № 1, 1996) безапелляционно заявил, что публикатор Е.В. Лукин якобы возложил на Лившица «основную часть вины за осуждение» «многих ленинградских литераторов, упомянутых в протоколе допроса». По мнению Э. Шнейдермана, в публикации «следователи как бы отступают на второй план: о том, что протокол является фальшивкой, речь здесь не идет, – говорится всего лишь о его “корректировке” следователями» (с. 122). Вся эта подтасовка, очевидно, была нужна Э. Шнейдерману для того, чтобы обвинить публикатора в «прямой клевете на расстрелянного поэта» (с. 123): мол, «ложь, пущенная в оборот более полувека назад, продолжает жить, дает все новые и новые всходы». Э. Шнейдерману оказалось недостаточно указаний публикатора на инквизиторские методы ведения следствия, на страшные муки, через которые пришлось пройти Лившицу. Как видно, Шнейдерман стремился во что бы то ни стало приписать публикатору некий злой умысел, фактически действуя теми же самыми негодными методами, какими действовали палачи 1937 года.

Однако, объявив всецело «ложью» и «фальшивкой» протокол допроса Б.К. Лившица, литератор Э. Шнейдерман как бы отказал узнику чекистских застенков в человеческом достоинстве и мужестве, что унизительно для Б.К. Лившица, награжденного Георгиевским крестом за храбрость, проявленную в сражениях Первой мировой войны. Ведь, помимо прочего, опубликованный документ является ярким свидетельством того бесстрашного духовного сопротивления, которое оказывала тогдашняя творческая интеллигенция большевистскому режиму. Едва ли следует считать фальсифицированным заявление Лившица о том, что Сталинская конституция 1936 года была сплошным «политическим очковтирательством». Думается, не подлежит сомнению и честная оценка, которую Лившиц в ходе допроса дал Сталину, сравнив его с Робеспьером:

«С одной стороны, забота о человеке, любовь к детям, с другой – органы НКВД, расстрелы, ссылки. И то и другое – плод искреннего убеждения, но я не сомневаюсь и в искренности Робеспьера. Однако история ему этого не простила».

И подобных заявлений, осуждающих как большевистские методы управления страной, так и методы ведения следствия (Лившиц был профессиональным юристом), в опубликованном документе немало. К примеру, в своих показаниях Лившиц напрямую обвинил чекистов в фальсификации своего дела:

«Чекисты – это те судьи, которых так прекрасно изобразил Франс в романе “Боги жаждут», слепые, уверенные в своем высоком призвании. И между нашими большими процессами и процессами времен террора много общего: и сегодня, как это делали в то время, искусственно сближают людей, иногда между собой даже незнакомых и встречающих друг друга впервые на суде».

Этими словами поэт указал на искусственный фальшивый состав так называемой «троцкистско-правой организации», которую придумали чекисты, записав туда различных ленинградских писателей, порою незнакомых друг с другом. И в конце допроса он вынес открытый честный приговор советскому карательному Молоху: «Наше НКВД – это суд времен Террора», имея в виду массовые казни периода Великой французской революции.

Между тем ложь, пущенная в оборот Э. Шнейдерманом относительно «зловредных намерений» публикатора Е.В. Лукина, нашла отражение в статье о нем, помещенной во втором томе энциклопедического словаря «Литературный Санкт-Петербург. XX век», изданного в 2015 году. Составитель и редактор этого словаря профессор О.В. Богданова включила в статью следующий пассаж:

«Среди прочих неоднозначных откликов – статья Э. Шнейдермана “Бенедикт Лившиц: арест, следствие, расстрел”, в которой исследователь (и поэт) ставил под сомнение выводы Лукина относительно дела Заболоцкого и высказывал убедительные сомнения в справедливости инвектив Лукина в адрес Б Лившица и Е. Тагер» (с. 505).

Какие же гневные обвинения (инвективы) публикатор выдвигал против упомянутых поэтов? Процитирую еще раз те «выводы», которые сделал автор этих строк в кратком предисловии к публикации протокола Б.К. Лившица:

«В своем первом поэтическом сборнике Бенедикт Лившиц провозгласил себя последователем древнегреческого флейтиста Марсия, который вызвал на состязание кифареда бога Аполлона и за это поплатился жизнью. Слова поэта стали пророческими: ему тоже пришлось пройти сквозь страшные муки. Зная о них, никто не посмеет в чем-либо упрекнуть современного Марсия. Судить могут лишь сами репрессированные. Но от их имени сказал Николай Заболоцкий, который мужественно выдержал пытки и никого не оговорил: “И в минуты смертельного изнеможения я не позволил себе клеветы на Тихонова. Как же смели наклеветать на меня те двое (Б.К. Лившиц и Е.М. Тагер. – Е. Л.)? Должно быть, сама смерть смотрела на них, если они, позабыв совесть свою, решились на подлое дело. Но я не виню их. Есть предел силы человеческой”»…

* * *