На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

Железным человеком казался Михаил Израилевич, а в действительности сам трясся и дрожал: жена-то у него полька! Душа по-заячьи в пятки ушла, когда свояченицу Мальвину из энкаведешных уборщиц выперли. Вот-вот до любимой Казимиры доберутся стукачи-палачи. Поэтому в первую очередь велел поляков уничтожать, дабы не заподозрили в благоволении к ним. И началось: хватали не только поляков, но и русских, белорусов, украинцев – с фамилиями, похожими на польские. Взяли профессора Павла Рымкевича: «На допросе я показал, что я русский, но меня стали убеждать, что я поляк, и после долгой “торговли” записали меня русским, а отца поляком» [7]. А начальник Октябрьской железной дороги Вишневский стал «польско-японским агентом» – «польским» потому, что так Брозголь требовал, а «японским» потому, что когда-то то ли в Японию, то ли в Китай съездил. К весне 1938 года в железнодорожных мастерских и на станциях не осталось ни одного немца, поляка, финна… Впрочем, такое творилось по всему городу Питеру и его окрестностях.

Далеко не все сотрудники НКВД были согласны с приказом № 00485. Младший лейтенант Фёдоров расхрабрился, самому Ежову докладную записку послал:

«В то время, как известно, наша Партия, Советская власть и Ваши директивы направлены на борьбу с националистическими враждебными элементами и их выкорчевывание с Советской земли, а установки капитана Брозголя направлены на борьбу с националами. По моему мнению, это противоречит и идет вразрез с политикой Партии по национальному вопросу, что может породить шовинизм лишь только потому, что мы имеем расположенные села в пограничной полосе Ленинградской области, исключительно состоящие из националов – финнов и эстонцев» [8].

Плохо знал марксизм этот Фёдоров! А Сталина и Ежова не знал совсем.

Другие сотрудники таких опасных писем не писали, зато изо дня в день ходили в партийный комитет УНКВД, называли происходящее произволом, обманом, «липой». Секретарь парткома Кирилл Борисович Гейман как-то даже пригрозил: «Тех, кто будет ходить в партком или вести разговоры о так называемой “липе”, будем рассматривать как антисоветчиков, склочников и будем бить по рукам» [9]. Ударили – не только по рукам, но и по головам: правда, позже, уже при Берии, и не тех, кто роптал, а тех, кто шибко старался исполнять приказ: Гейману первому наручники нацепили.

Брозголь осунулся, под глазами черные круги высветились: полтора года вламывал как лошадь – из тюрьмы в шесть утра уходил. И вот – нехорошие слушки зароились вокруг него. Кто-то брякнул: «Перельмутра тоже взяли!» Навел справку: жив-здоров амурский отшельник. Сказал торжественно: «Трепались, что Яков Ефимович арестован, а он здравствует себе на здоровье!» [9]

Новый начальник Ленинградского Управления НКВД Сергей Гоглидзе под страхом смерти запретил необоснованные аресты, а у Брозголя по привычке рука тянулась наложить страшную резолюцию. Однажды сорвался: финансовый работник Ковшило кого-то «жидом» обозвал. Обозванный, конечно, Брозголю донес. Михаил Израилевич расписал на бумаге: «Немедленно арестовать!» И отдал молодому оперуполномоченному Баклаженко. Тот повертел в руках донос с резолюцией и положил под сукно: разговор-то между стукачом и Ковшило наедине происходил, так что неизвестно, кто прав, кто виноват.

А Брозголь и забыл. Скоро новый 1939 год – надобно подарки готовить. Послал своего дружка и собутыльника Анисимова в Елисеевский магазин за покупками: час – нет, другой – нет. Наконец звонит пьяный: «Миша, вышли машину, мне нужно проституток развезти». Ничего доверить нельзя – все рушится…

Но не пришлось палачу новогоднее шампанское пить. Как раз под бой курантов постучали в дверь: хватит, повеселился! Обыскали квартиру, изъяли: золотые часы, браунинг, финские ножи, орден Красной Звезды – за 1937 год. На допросе сказал: «Виновным себя не признаю», ибо выполнял приказ. Отвели в одиночку. Ходил, мерял ее шагами, думал. А то садился на койку, хватался за голову руками…

Как-то ночью оторвал от простыни длинную полосу, подошел к унитазу, привязал обрывок за изгиб трубы, раскорячился над вонючей раковиной, судорожно накинул петлю на шею, вытянул ноги, захрипел… Что он там хрипел перед смертью – дико вращая глазами, мочась под себя и смрадно испражняясь, – что хрипел: «Именно такая власть является для меня самой благоприятной»?

Список источников

1. Автобиография, датированная 13.08.1928 г. (архивное личное дело Брозголя М.И. № 2151).

2. Показания Джуль А.Е. от 27.01.1939 г. (архивное следственное дело на Брозголя М.И. № 58216-38 г.).

3. Рапорт Лупандина В.Т. от 20.05.1938 г. (там же).

4. Показания Цодикова Д.Е. от 13.12.1938 г. (там же).

5. Письмо Рябова от 19.07.1938 г. и записка в партком УНКВД ЛО от 09.01.1939 г. (там же).

6. Рапорт Семенина А.Т. от 27.01.1939 г. (там же).

7. Протокол судебного заседания Военного трибунала войск НКВД по ЛВО от 04.08.1941 г. (там же).

8. Докладная записка Фёдорова М.А. на имя Ежова Н.П. от 20.07.1938 г. (там же).

9. Рапорт Ильющенко Г.С. от 19.01.1939 г. (там же).

Штопор