Из статей философа того времени можно сделать вывод, что, как и сегодня, борьба патриотов своей Родины с прозападниками была ожесточенной. Учение Данилевского затронуло всю первооснову приверженцев общечеловеческих ценностей. Приведу небольшую выдержку из еще одной статьи Страхова: «Он (Вл. Соловьев) рассуждает так: мы оказываемся духовно слабыми и для всемерных дел непригодными… Г. Соловьев хочет сказать, что я смущаюсь, и унываю, и стыжусь будто бы за весь русский народ; нет, он ошибся, к таким чувствам я вовсе не расположен; я часто смущаюсь, и унываю, и стыжусь, но только за нас в тесном смысле, т. е. за себя с г. Соловьевым, за наше общество, за ветер в головах наших образованных людей и мыслителей, за то, что мы не исполняем обязанностей того положения, которое занимаем, что мы так неисцелимо тщеславны и легкомысленны, что мы не любим труда и постоянства, а предпочитаем разливаться в красноречии и только являться деятелями. Много у меня предметов смущения, уныния и стыда, но за русский народ, за свою великую родину я не могу, не умею смущаться, унывать и стыдиться. Стыдиться России? Сохрани нас Боже! Это было бы для меня неизмеримо ужаснее, чем если бы я должен был стыдиться своего отца и своей матери».
Закончил он свою заключительную статью словами убеждения и предупреждения: «По строгости мысли, по правильности в постановке вопросов, по точности, с которою выражено каждое положение и определен относительный вес каждого положения, — я нахожу Н.Я. Данилевского безупречным, удивительным, твердым и ясным, как кристалл, и не могу не жалеть, что этого не видят его ученые противники. Они, очевидно, чем-то ослеплены. Слушая иного из наших западников, можно подумать, что говорит не наш соотечественник, а какой-нибудь немец в глубине Германии, которого с детства вместо буки пугали донским казаком и которому Россия является в мифическом образе неодолимого могущества и самого глухого варварства. Не следует ли нам стать на совершенно другую точку зрения? Почему это мы за Европу боимся, а за Россию у нас нет ни малейшего страха? Когда Данилевский говорил о грядущей борьбе между двумя типами, то он именно разумел, что Европа пойдет нашествием еще более грозным и единодушным. Возьмите дело с этой стороны. Перед взорами Данилевского в будущем миллионы европейцев с их удивительными ружьями и пушками двигались на равнины Славянства; давнишний Drang nach Osten действовал, наконец, с полною силою и заливал эти равнины огнем и кровью. Он видел в будущем, что его любезным славянам предстоят такие испытания, такие погромы, перед которыми ничто Бородинская битва и Севастопольский погром. И он взывал к мужеству, к единодушию, к твердой вере в себя, и он надеялся, что если мы будем так же уметь жертвовать собою, как жертвовали до сих пор, то мы выдержим и отразим этот напор Европы, что мы отстоим себя, а если отстоим, то, значит, и зацветем новой жизнью».
Эти слова написаны Н.Н. Страховым в 1889 году, то есть за полвека до вторжения Гитлера на территорию нашей Родины.
Сейчас Россия переживает смутные времена, и многие стали задумываться: как развивалась наша экономика, как она была устроена, и как к ней относилось общество, в чем мы ошиблись и чего не поняли, что нас ждет впереди, и в чем мы должны измениться или, наоборот, укрепиться? Нам будет трудно думать и учиться заново. Слишком долго мы верили на слово нашим «выдающимся» учителям-экономистам. Когда человек ведет хозяйственную деятельность, на него воздействуют практически все силы созидания народа — от языка и религии до системы мер и весов. Известно выражение: «Всякая экономическая жизнь есть выражение душевной жизни».
Модернизация и развитие капитализма во второй половине XIX века вызвали рождение нового вида современных буржуазно-либеральных ценностей. Возникло новое поколение российских западников. На короткое время именно этот культурно-исторический тип возглавил общественные процессы России и даже осуществил бескровную Февральскую революцию 1917 года. Но он был сметен гораздо более мощной волной Октябрьской социалистической революции. Он начал складываться задолго до 1917 года, но оформился и получил имя уже как «советский человек» после Гражданской войны.