На мохнатой спине

– Я мог бы, наверное, возразить в том смысле, что никто не знает будущего и важно лишь то, что есть сейчас, – устало проговорил он. – Только на основе существующего в данный момент, на основе уже сделанного и достигнутого имеет смысл выносить оценки. Но я и сам понимаю, насколько это уязвимая позиция. Я был бы рад… возможно, даже счастлив поговорить с вами на эту тему в спокойной обстановке, у камина, в креслах, с бокалом доброго рейнвейна в руке… Не думая о войне. Но сейчас у меня отчего-то нет сил длить этот спор. Просто нет сил. Я знаю одно. Одно, – повторил он и запнулся. Оторвал наконец взгляд от несчастного коржика и вскинул на меня запавшие, больные глаза. – Если англосаксы раздавят нас поодиночке, они потом уж точно убедят весь мир навсегда, будто мы с вами – из одного адского инкубатора. И уж они-то любого первого встречного наверняка будут полагать априорно полноценным – но только потому, что к этому времени сделают любого неполноценным. Чтоб не был озабочен никакими Эверестами, ни национальными, ни интернациональными, но мечтал лишь первым ворваться в торговый центр в день распродажи. Подумайте об этом, когда будете решать, с кем вам более по дороге хотя бы до первого перекрёстка.

– Хорошо, граф, – медленно сказал я после паузы. – Подумаю. И ещё раз спасибо вам. Надеюсь, раньше или позже нам представится случай посидеть у камина в Германии. Или, скажем, у речки на зорьке в России. Там вам понравится ещё больше, чем в этой блинной. Русские комары – такие интернационалисты!

Он озадаченно сдвинул брови, а потом понял, что это шутка, и мы оба улыбнулись. Уж конечно, комару что ариец, что недочеловек… Он ведь даже коммуниста от нациста отличить не в состоянии.

– Вот там и доспорим, – добавил я.

– Это было бы прекрасно. Пойдёмте?

– Пойдёмте.

Мы вышли из блинной под слепящее майское солнце, на размякший тротуар. Лысина посла засверкала. Мягкая и глуховатая тишина блинной, рокочущая приглушёнными беседами у столиков, позвякивающая и почавкивающая, сменилась звонким простором весеннего ветра и задора репродукторов:

По улицам шагает
Весёлое звено.
Никто кругом не знает,
Куда идёт оно!
Друзья шагают в ногу,
Никто не отстаёт,
И песни всю дорогу…

– Можете не провожать меня к посольству, – сказал Шуленбург. – Я бы хотел пройтись один и подумать. Да и с точки зрения… – Он выразительно повёл взглядом по сторонам.

– Мне тоже есть о чём подумать, – ответил я, кивнув.

Несколько мгновений мы неловко потоптались один напротив другого; потом как-то одновременно потянули друг другу руки, и, с облегчением обнаружив ответный порыв, обменялись крепким, долгим рукопожатием.

Таким друзьям на свете
Не страшно ничего!
Один за всех в ответе,
И все – за одного.
И если кто споткнётся,
В дороге упадёт,
Он встанет, улыбнётся,
И по-прежнему споёт…

– Берегите себя, – сказал я.

Он ответил:

– Того и вам желаю.

И мы разошлись.

Нам больше не привелось увидеться ни в Германии, ни в России; мы увиделись совсем в другом месте.

А в сорок четвёртом – вряд ли я скажу то, чего кто-то не знает, но не напомнить не имею права – Шуленбург принял участие в заговоре против Гитлера и был в ноябре казнён.