На линии доктор Кулябкин

— Черчение, — наугад сказал я.

Он живо взглянул на меня, кивнул в сторону кабинета.

— Зайдите в мою комнату и подождите минуту. Я скоро освобожусь.

Кабинет выглядел солидно. На полу — ковер, вдоль стены — стеллажи с книгами, на столе — два телефона. Я снял трубку — один не работал. Я улыбнулся: «Венька, Венька, большой начальник!»

Распахнулась дверь, Шишкин решительно подошел к столу, подписал какую-то бумагу и с нею вышел.

— Ну, — сказал он, снова возникая в дверях. — Теперь я вас слушаю. Где работали? Почему с таким опозданием? Видите ли, место чертежника как раз ожидается. У нас в одной школе есть человек, который не возражал бы перейти. Но с ним еще нужно утрясать, я пока ничего обещать не могу. Покажите документы.

— Трудовую книжку я не захватил, — виновато сказал я. — У меня с собой только удостоверение.

— Удостоверение? — удивился Шишкин.

Я вынул коричневую книжечку и, едва сдерживая улыбку, протянул ему.

Шишкин положил на стол удостоверение и внимательно стал читать. Впрочем, читать там было нечего. Видно, он хотел выиграть время, что-то обдумывал.

— Ну что же, — Шишкин сложил книжечку и вернул ее мне. — Как я понимаю, вы сюда зашли не без дела, товарищ корреспондент.

Он говорил с достоинством.

— Что вас интересует? Постараюсь ответить.

«Ах так, — подумал я. — Тогда посмотрим…»

— Что заставляет журналиста ехать в другой город? — сказал я. — Жалоба.

— Интересно! Уж не потому ли вы представились чертежником? У нас есть «чертежники», для которых черчение жалоб — любимое занятие.

— Не скрою, именно так. — Я не мог сдержать улыбку.

Шишкин прошелся по кабинету.

— Кажется, Виктор Михайлович?

— Да.

— Так вот, Виктор Михайлович, начну не с объяснения, а с вопроса. Вы ответьте, отчего это так: год только начался, люди делают первые шаги, а корреспондент уже едет по жалобе? И какой корреспондент — союзной газеты! — Он покачал головой. — Впрочем, я рад, что вы приехали. Посмотрите, разберитесь сами.

— Считаете, товарищи жалуются напрасно? — Я прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

— Напрасно! Вот ответьте на другой вопрос: отчего так — чем талантливее личность, чем шире размах и нужнее деятельность, тем больше раздолья для всяких демагогов? Боже мой, как трудно начинать! Тут не жалобу разбирать, а, может, книгу, прекрасную книгу писать придется!

Я сказал:

— Ладно, хватит дурака валять.

Он неприязненно поглядел на меня.

— Я вас не понимаю. Подозреваю, что даже  т а к о е, — он подчеркнул последнее слово, — удостоверение не дает вам права разговаривать со мной грубо.

Я рассмеялся.

— Веня, — сказал я. — Ну неужели не узнаешь?

Он долго удивленно смотрел на меня и вдруг затрясся от смеха.

— Витька! Витька! Бог мой! А я же всерьез все принял, всерьез.

— Ну тогда ты молодец, — смеялся я. — Я поражался твоей стойкости…

— Стойкости! — Венька уже хлопал меня по спине. — Тут потрясающее дело делается! Только после об этом. Ну, покажись, покажись, писатель! А ведь самое забавное, мы тебя не забыли, только, надо же, никто и не предполагал, что ты как снег на голову…

А он действительно рад мне, и это приятно. Ходит по комнате, размахивает руками, вздыхает.

— Ну и прекрасно, что ты приехал, прекрасно! Надо же! Корреспондент! Такой газеты! Писатель! Ах ты, здорово-то как! Ну-ка, дай я тебя рассмотрю. — Он снова обнимает меня. — Черт те что со мной происходит! Кажется, одни бумажки начинаю видеть. Да как же я мог тебя не узнать?! Нет уж, нет, пора мне намыливаться отсюда, пора. Дело есть, интересное, настоящее педагогическое дело.

Он наконец садится в кресло и со счастливой улыбкой смотрит на меня.

Какой-то посетитель осторожно стучится, заглядывает в кабинет.

— Я занят! — начальственно кричит Венька. — Позже! — Потом опять обращается ко мне: — Ну, а теперь рассказывай, зачем пожаловал?

— Приехал-то в отпуск, — говорю ему. — Но отпуск вроде не получается.

— Почему?

— Дома худо. Больна мама.

— Что с ней?

— Трудно сказать, она даже не обследовалась. Вчера я совсем приуныл: похудела, осунулась. Жутко стало.

— Да, да, — раздумывал над чем-то Шишкин. — Нужно в больницу. Здесь Калиновский работает, замечательный врач.

— Слышал, — сказал я. — Но он в отпуске.

Доброе, домашнее выражение сочувствия не сошло с Венькиного лица.

— Я, Виктор, обещать ничего не могу, но завтра ты позвони мне часов, скажем, в одиннадцать.

— Хорошо.

— Тогда и поговорим. — Он вдруг улыбнулся, будто бы попросил меня не думать больше о плохом. — Водку ты пьешь?

— Несистематически.

— Надо же! — Он засмеялся. — Как я тебя не узнал сразу, товарищ корреспондент. Так можно и инфаркт схлопотать.

— Ну, до этого бы я дело не довел.

— Да и я бы все-таки не умер, — сказал Шишкин. — Тут мы великий эксперимент затеваем! Поверь, о Вожевске заговорят, если только одно дело удастся.

— Какое?

Зазвонил телефон. Шишкина куда-то вызывали. Он стал собирать бумаги.

— Ну, так в одиннадцать завтра позвони. И обязательно. Попробую тебе помочь.

Я поблагодарил его. Появилась уверенность, что Шишкин не обманет, что он действительно что-то сделает.

Мама сегодня выглядела бодрее, голос стал звонче.