На линии доктор Кулябкин

— И главное — не уволишь. Часов у него немного, хоть это меня спасает. Но он и на полставке умудряется так навредить, что я потом месяц исправляю. Секретарь! Железобетонная личность! — И Леонид Павлович постучал по спинке стула.

Зазвонил телефон. Он снял трубку, устало сказал:

— А, это ты!.. Вот привет от Маши. — Потом вздохнул. — Настроение подпорчено. Ну конечно же, Константинов.

Улыбнулся, положил трубку.

— Ступайте, Маша. Инцидент, как говорят, исперчен.

Я поднялась, но тут же подумала, что все же должна сказать ему свое мнение; позже в этом не будет никакого смысла.

— Все, что случилось сегодня, — большая травма для девочки.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Бросьте, Маша. У ребят это ненадолго. Они остро чувствуют, но быстро успокаиваются. Поверьте, уже сейчас Лена больше страдает от того, что огорчила нас с вами. Но, кроме всего, дети бесконечно благодарны взрослым за внимание. Вот вы обняли ее, приласкали, а я поговорил добро, поохал, даже пожурил — и она наша. Это же воск.

Я насторожилась.

— Впервые вижу, как коллектив унижает личность. Это было страшно, Леонид Павлович. А потом, Лена — председатель совета дружины. Он устало сказал:

— Ну так ее больше не выберут.

Вышел из-за стола и, что-то обдумывая, прошел до окна и обратно.

— У меня нет и не может быть, Маша, секретов от вас. Так вот, школе теперь и не нужен такой, как она, организатор. Лена — хорошая девочка, замечательный исполнитель, а нам нужен  в о ж а к. Когда вы до конца разберетесь, что я затеваю, то поймете, в какой степени я был прав.

— Кто же должен возглавить дружину, по вашему мнению?

Леонид Павлович развел руками.

— А кто их знает? — И рассмеялся. — Как вы насчет Щукина?

— Нет, нет, только не его.

— Почему, разве мальчик не умен?

— Нет, неглупый.

— Может, не успевает?

— И не в этом дело. Он учится даже лучше, чем можно было бы ожидать. Он умеет слушать, довольно четко формулирует, и все же.

Леонид Павлович перебил меня.

— Тогда остается одно — его организаторские способности. А в этом вопросе, прошу, доверьтесь мне.

— Не делайте этого! — почти взмолилась я. — Не ставьте Щукина во главе дружины.

— Чем же он вам не нравится?

— Это жестокий, холодный, властолюбивый человек. Поглядите на класс. Щукин снисходителен только к тем, кто ему преданно служит.

— Подумайте, Маша, что вы говорите! Не хватало, чтобы мы с вами ссорились.

— Нет! — Я волновалась, и это мешало мне быть убедительной. — Вы не знаете. На первом же уроке Щукин выстрелил в меня из рогатки, а вину фактически приказал взять на себя Завьялову.

Леонид Павлович поморщился.

— То, что стрелял, — ужасно, слов не нахожу. А вот если Завьялов взял вину на себя, это только делает ему честь. Почему вы видите в этом принуждение и страх? А если это уважение? Разве солдат, который грудью прикрывает своего командира, делает это из страха перед ним?

— Ну, тут другое!

— Это ваши ощущения.

— Нет, уверенность. И если вы поддержите Щукина, то будет беда.

— Беда?

Я повторила:

— Щукин — жестокий, мстительный человек. Я была у него дома. Он не знал детства, воспитывался у глухой бабки, речи человеческой не слышал. Такого, как он, могут изменить только доброта и осторожность. Торопиться с ним нельзя. Ему многое еще придется понять, Леонид Павлович.

Прохоренко нетерпеливо отодвинул кресло.

— И все же не знаю, чего бояться? Есть мы, учителя. Будем, в конце концов, следить за ним. А потом подумайте, Маша, и о другой стороне. Парень, у которого в прошлом году было два привода в милицию, не только принят в пионеры, но и поставлен во главе дружины. Это же событие!

— Это будет удача внешняя, — не сдавалась я. — Внутренне Щукин не изменился. Он мыслит так же, как мыслил год назад.

Кажется, я все же разозлила директора.