На линии доктор Кулябкин

Вера подкладывала закуски Игорю. Теперь в центре стола лежал тушеный кролик — большущее блюдо, потеснившее маленькие тарелочки.

— Вот этот кролик, — рассказывал Иван Васильевич охотно, — сегодня утром еще в клетке бегал. Попробуй его на вкус. Телятина! Я его сам готовлю, не доверяю женскому полу. Вымочу в уксусе сколько нужно и тушу на малом огне. На Веркиной свадьбе десяток кроликов на стол пустим. Твое начальство решит, что мы им целого теленка прирезали, спорим?!

Он откинул голову и долго смеялся, пока все за столом не поддержали его.

— Спорим, — повторил Иван Васильевич, вытирая слезы, а затем протягивая руку Игорю. — Хоть сто следователей приведи, а они моего кролика от теленка не отличат.

Он опять так и зашелся от смеха. Игорь опустил голову, быстро взглянув на меня.

— За ваше счастье! — крикнул Иван Васильевич, наливая по новой.

Выпил, не ожидая Игоря, затряс головой:

— Давай, зятек, пей!

— Папа! — напомнила Вера.

Иван Васильевич уставился на нее.

— А что? Как думаю, так и говорю.

Вера вышла в соседнюю комнату, и почти сразу оттуда послышалась музыка.

— Танцы, танцы! — закричала она.

— Куда? Куда? — замахала руками Евдокия Никитична. — Пирожки ведь с картошкой, горяченькие.

— Потом, потом, мама. — Вера уводила Игоря от отца. — Потанцуем, а ты папу пока уведи, ладно?

— Пускай сидит, тебе-то чего? — не поняла Евдокия Никитична.

Вера не оглядывалась. Она протянула Игорю руки и спросила:

— Можно вас пригласить, товарищ старшина?..

К трамвайной остановке мы с Игорем шли чуть впереди Строевых, Евдокия Никитична и Вера вели Ивана Васильевича под руки. Он разговаривал громко, требовал, чтобы его не держали.

— Я тоже хочу зятя провожать! — кричал он.

Игорь был грустным.

— Цирк какой-то, — не выдержал он. — И потом, это вранье с рожденьем — зачем?..

— Ну а если ты ей нравишься? Она же как лучше хотела…

Он улыбнулся, но опять осуждение проскользнуло в его улыбке:

— Значит, если нравлюсь, нужно в психическую атаку идти? Так можно на всю жизнь отбить охоту жениться. Энергия, Люба, в этом деле не помогает…

Подошел трамвай. С Игорем прощались по очереди. Иван Васильевич долго и тяжело жал руку, глядя в глаза. Евдокия Никитична ухватила Игоря за голову, пригнула и поцеловала в лоб.

Двери захлопнулись. И вся семья Строевых одновременно подняла для прощания руки.

Мы пошли с Верой на набережную, а Евдокия Никитична и Иван Васильевич — к дому.

Молчали.

— На отца обижаться глупо, — сказала Вера после каких-то своих раздумий. — Человек он хороший, как и мать… Внуков им хочется.

Ей, видимо, нужно было что-то объяснить мне такое, о чем раньше она никогда не рассказывала.

— Видишь, как живем, — она широко взмахнула рукой. — Все есть. А было — жуть! Когда в город переехали, то сначала в семейном общежитии жили, одна комната на три семьи, простынями перегораживались. Потом я родилась — комнату дали. Отец сел на пол, паркет гладит руками и плачет: мое это — только и повторял. А еще через несколько лет квартиру получили, дачу построили, машину купили, — какая-никакая, а бегает. Живем. И только одного им теперь хочется — чтобы у меня было все по-людски.

Глаза ее горели, ноздри натянулись, как у гончей.

— Ну а дальше? Выйдешь замуж, внуки у них будут, что дальше-то?

Она иронически поглядела еа меня:

— Какой ты еще ребенок, Любка! Дальше ничего и не нужно. Нравится он мне, очень нравится, — тревожным шепотом сказала она. — Я тебе так благодарна! Понимаешь, я уже думала, что и влюбиться-то не смогу, зачерствела душой. Двадцать пять — это много, черт побери! А вот думаю о нем, думаю постоянно, и уже знаю: чего бы мне ни стоило, а нужно его удержать. Так я решила.

Я хотела повторить слова Игоря, что энергия в этом деле не лучший помощник, но решила — не стоит.

Мы дошли до конца набережной. Моросил легкий, почти незаметный сентябрьский дождь. Он едва увлажнил волосы, мелкие капельки искрились под фонарями.

На девятиэтажном доме у площади зажглась, затрепетала могучая реклама «Союзпечати», высветила под собой островерхую маковку пожарной каланчи, напоминавшей часовню.

Вера вздохнула глубоко, подняла голову и сказала:

— Ах, как хорошо, Любка!

Около Вериного прилавка стояла девушка маленького росточка в кожаной юбке, плотно обтягивающей ее задик, бледная, можно сказать фарфоровая, как кукла. Первое, что я подумала, — где-то мы с ней встречались.

— Не переживай так! — уговаривала ее Вера. — Починим. Дело поправимое…

— Да если бы я сама их сломала, а я подруге на танцы дала, а уже с танцев она еле приползла, оба каблука в сторону… — Она вертела головой, точно ее сдавливал воротничок. — А теперь — самой нужно, а идти не в чем… Это же мои лучшие, выходные, сорок пять ре только что выложила.

— Сделаем, сделаем, — успокаивала ее Вера, заполняя квитанцию. — Через две недели зайдешь — ахнешь.

— Через две недели? — Девушка схватилась за голову. — Через две недели!

— А ты думала — сразу?

— Мне ждать нельзя, я в театр вечером. — Она всхлипнула. — Я, может, на этот театр три месяца надеялась, не одна же иду.

Я внезапно узнала свою цветочницу.