На краю света

— Римских поэтов не знаете, хлопцы, — укоризненно сказал Наумыч. — И чему только вас учили? О, где вы, поля, как говорил поэт Виргилий. Поля чорт их знает где — за тридевять земель. В бывшем Елисаветградском уезде бывшей Херсонской губернии, в окрестностях деревни Новоселицы. Вот где родные поля-то! А меня чорт занес в Баренцово море. Мой дед, медведь, тележного скрипа боялся, прадед полжизни без штанов ходил, отец-чумак на волах соль возил, а я — видали вы?

Боря Маленький взял мою шашку.

— За «фук» ем, — строго сказал он, — бить надо было. — И повернулся к Наумычу. — Чего же это он без штанов-то ходил, — бедный, что ли, был?

Наумыч прищурившись посмотрел на Борю и спросил:

— Ты какого года рождения?

— Тысяча девятьсот четырнадцатого, а что?

— Ну, вот, а мой прадедушка наверное тысяча восемьсот четырнадцатого.

— Ну, и что же из этого? Разве тогда люди без штанов ходили?

— Дураки в штанах, а умным без штанов приходилось, — сказал Наумыч. — Времена-то — знаешь, какие были? Крепостное право. Чуть подрос парень, надел первый раз штаны — пожалуйте на барщину. Ну, а раз без штанов бегает, — значит, малолетний. А малолетних на барщину не брали. Закон, что ли, такой был, чорт его знает. Вот прадедушка и ловчил. До тридцати пяти лет без штанов щеголял. У самого борода лопатой, а ходит в одной распашонке. Так и увиливал от барщины. Вот, милый мой, как приходилось. Contraria contrariis curantur, ¹ а по-нашему, по-русски, клин клином вышибали.

Боря Маленький недоверчиво посмотрел на Наумыча, — врет или нет.

Вдруг, держась за стенки, в кают-компанию ворвался другой Боря — Боря Линев. Его треснуло о паровое отопление, отнесло к столу и швырнуло на кресло.

— Жукэ пропал! — закричал Боря Линев. — Унесло в море!

— Как унесло? — Мы бросили шашки, вскочили с мест.

— Пошли искать, — решительно сказал Боря Маленький и надел свой кожаный шлем. — Не может быть, чтобы унесло. Куда-нибудь забился. Жукэ не унесет, не такая собака. Пошли, пошли!

Я тоже схватил свою меховую шапку и бросился за обоими Борисами.

Ветер так и стегнул по глазам, будто мокрым веником.

Широко расставляя ноги, мы поднялись на ботдек. Там, за штурманской рубкой, у теплой дымовой трубы были привязаны все наши собаки. Увидев Борю Линева, черный рослый Байкал сорвался с места, бросился к нам навстречу, радостно залаял, загремел цепочкой.

— Прозевал Жукэ-то, страшный чорт! — заорал на него Боря Линев. — Куда Жукэ девался, говори? Ну, где Жукэ?

Байкал еще пуще залаял и бросился было за дымовую трубу. Но цепочка натянулась и рванула его назад так, что он стал на дыбы.

Мы обошли штурманскую рубку, спустились на ют и опять вышли к трубе. Жукэ нигде не было.

— Нет уже, видно, конец Жукэ, — грустно сказал Боря Линев.

Он погладил Байкала, который теперь смирно сидел у его ног и не мигая, задрав голову, смотрел ему в лицо.

— Букаш, прозевали мы Жукэ-то. А? Где Жукэ?

И снова Байкал сорвался с места, залаял, кинулся опять за дымовую трубу. Цепочка снова осадила его. Он яростно повернул свою узкую черную морду и цапнул цепочку желтоватыми клычищами — пусти, мол, проклятая!

Боря Аинев бросился к Байкалу.

— Тут что-то нечисто! Букаш, где Жукэ? Покажи, где Жукэ?

Теперь Байкал уже завывал, закатывая глаза и пощелкивая зубами. Боря поспешно отвязал цепь. Байкал рванулся вперед, чуть не свалил хозяина с ног и исчез за дымовой трубой. Натыкаясь на скулящих собак, опрокидывая жестяные миски, мы бросились следом за Байкалом.

В укромном уголке, под большой шлюпкой, Байкал рыл кучу старого брезента, рвал ее зубами, царапал лапами, урчал и потряхивал головой.

Вдруг брезентовая куча зашевелилась, и из-под складок брезента показалась лисья мордочка.

— Вот ты где! — закричал Боря Линев. — Фря какая! Все мерзнут на голых досках, а он не желает!

Боря схватил Жукэ за ошейник и поволок на старое место. Жукэ упирался, ворчал и со злостью и с презрением посматривал на торжествующего Байкала.

— Эх, ты, предатель, предатель, — казалось, говорил Жукэ. — А еще земляк называется.

^____________

На третий день пути с самого утра заморосил мелкий дождь. За ночь море успокоилось, и теперь, страшное и холодное, неподвижно лежало до самого горизонта. Кругом так пустынно, что кажется, будто мы действительно доплыли до края света. Только серые, толстомордые, похожие на «Юнкерсов» поморники летят все время за нашим кораблем. С жалобным тоненьким писком чайки падают до самой воды и боком, по ветру, уходят далеко в море.

Сегодня наш корабль начинает оживать.

К вечеру в кают-компании собралось уже столько народу, что я едва смог пристроиться на кончике стола, чтобы записать сегодняшний день в путевой дневник.

Вдруг в каюту ввалился Ромашников. Размахивая какими-то листками, он закричал:

— С Франца! Телеграмма! Сейчас радист принял. Слушайте!

Все зашумели, повскакали со своих мест и обступили Ромашникова.

Громко, на всю кают-компанию Ромашников прочел: