На краю света

Он хитро подмигнул нам и посмеиваясь, с видом человека, который придумал что-то интересное, стал тщательно осматривать карту со всех сторон, пробуя наощупь бумагу. Бумага была плотная, толстая, почти как картон. По бокам карты шли широкие белые поля. Снизу на этих полях, как всегда на географических картах, были напечатаны условные обозначения, масштаб карты и т. д.

Наумыч достал ножницы и неторопливо стал обрезать эти поля. Срезал с одной стороны длинную белую полоску бумаги, повернул карту другой стороной и здесь отрезал поля, потом отрезал их и с третьей стороны и с четвертой. Он разложил у себя на коленях все четыре полоски и начал что-то прикидывать и подсчитывать, шевеля губами.

Мы молча, с интересом следили за ним. Каждую полосу бумаги Наумыч разрезал на девять частей, потом, все так же хитро посмеиваясь, достал из сумки красный карандаш, положил на колени кусок фанеры от крышки ящика и сопя принялся писать что-то на одном кусочке бумаги, потом на другом, потом на третьем.

Я взял у него с колен один кусочек и прочел: «Туз буб». Взял другой — «Король буб». Третий — «Дама буб».

— Он карты делает! — закричал я.

Наумыч затрясся от смеха.

— Сейчас в полярного дурака сыграем, — проговорил он.

Все сразу оживились, засуетились, начали шарить по карманам, по рюкзакам, достали карандаши и, поделив между собой масти, принялись надписывать карты.

— А вот, например, десятка. Как ее — буквами писать «десятка», или можно цифрой? — задумчиво проговорил Редкозубое, склонившись над своими кусочками бумаги. — Буквами, пожалуй, не упишется.

— Пиши цифрой, — решительно сказал Наумыч. — Только девятку и шестерку надо снизу подчеркнуть, чтобы потом не спутать.

Когда карты были готовы, Наумыч долго тасовал их, вынимая то одну, то другую и с любопытством разглядывая.

— У Ефима почерк очень уж корявый, — сказал он, — недоразумений много будет.

Мы разделились на две партии: я с Наумычем, Савранский с Редкозубовым.

— В шесть карт в подкидного, — громко провозгласил Наумыч и принялся сдавать, поплевывая на пальцы. — Кто первый останется, тот полярный дурак.

— А отыгрываться можно? — с тревогой спросил Редкозубов.

— Нет, — отрезал Наумыч. — Первая партия решительная. Без отыгрыша.

Козыри выпали черви. Молча, нахмурившись, вертя и разглядывая каждую карту, мы сидели друг против друга.

— Руки мерзнут, — проговорил Савранский, — если бы знать, перчатки бы взял. Хожу с семерки треф. Серафим Иваныч, бросайте семерки.

— Нет у меня семерок, — проворчал Редкозубов. — Кто же это химическим карандашом писал? Валет пик совсем расплылся, ничего и не поймешь.

Наумыч, как коршун, следил за игрой. Он брал каждую брошенную карту и проверял.

— Чем кроешь? — говорил он и, медленно прочитав: «король бубен», клал карту обратно: — Верно покрыл.

— Что это такое? — вдруг с обидой сказал Редкозубое. — Я эту карту не возьму.

— Почему?

— Да как же — все карты незаметные, а эта заметная. Видите — у нее на обратной стороне какой-то «масш» напечатан.

— Ну, и что же из этого? — проговорил Наумыч. — А вот у меня, видишь — «таб» напечатано. Это из нижней полоски сделано. Там еще условные знаки пойдут. Надо прятать, чтобы не видно было.

Первую партию выиграли я и Наумыч. В палатке поднялся страшный крик.

— Не считается! Не считается! — кричал Савранский. — У Редкозубова было «отдельно стоящее дерево», а все знают, что дерево — это восьмерка пик!

— А почему он свое дерево не прятал?

— Он прятал, а вы подсмотрели, когда он его из колоды брал!

— Ничего мы не подсматривали! У меня все время на руках торчал «Астрономический пункт», его все видели, да я ведь не остался…

— Тогда с отыгрышем давайте, раз есть заметные карты, — сказал Редкозубов, яростно тасуя.

— Ладно уж, отыгрывайтесь.

Вторую и третью партию выиграли они. А четвертую сыграть не пришлось. Наумыч вдруг поднял руку, прислушался и сказал:

— А ну-ка, отдельно стоящее дерево, посмотри, что там на проспекте делается. Никак стихло.

Редкозубов выглянул из палатки.

— Стихло. Совсем хорошо.

Наумыч собрал карты, бережно спрятал их в боковой карман.

— Надо выползать, — сказал он. — А то опять может эта чертовина подняться.

— Зачем же нам табуном ходить? — сказал я. — Давайте мы вдвоем сходим на разведку. Я и Редкозубов. Посмотрим, что там видно, а потом уж решим, как действовать. Может, это и не здесь вовсе, может, дальше надо итти. Ведь ничего еще неизвестно.

— Ну, ладно, идите. Бинокль захватите на всякий случай.

Мы хорошенько переобулись, взяли по плитке шоколада и, подтянув пояса, вылезли из палатки.

Ветер стих. И туманная мгла как будто почти рассеялась.

По склону ледника, крутой косой спускающемуся к нашей скале, мы выбрались наверх.

Перед нами расстилалось ровное и белое, как бумага, без единой тени, без единой складки или черной точки, бесконечное поле ледника.

Отвесной, высоченной стеной ледник обрывался к морю. Наша скала, как мыс, выдавалась из ледника, а направо и налево от скалы шла извилистая, изломанная линия крутого обрыва.

— Смотрите, что это там справа? — тихо сказал Редкозубое.