На краю пропасти

И до того её голос казался слаб, что Митяй боялся, что из-за этих усилий она растворится в собственной койке навсегда, покинет этот бренный мир и исчезнет вместе с болезнью. Мальчик стоял в изголовье так, чтобы мать не видела, и плакал, не в силах подойти и прикоснуться к истерзанному болезнью родному человеку, боясь, что она перекинется и на него. Глупости, конечно, но Митяй не мог с собой ничего поделать, не мог подавить в себе чувство гадливости и брезгливости. Поэтому так и стоял позади изголовья, стараясь, чтобы мать его не увидела, не посмотрела с укором в глаза. Боялся, что не сможет отказать, и придётся подойти и сидеть вместе с ней, пока стеклянный взгляд не возвестит об облегчении — и её, и его. О том, что наконец-то всем стало лучше: ей — оттого, что умерла, ему — оттого, что теперь не надо делать вид и лить слёзы. Ненужные и опасные слёзы, показывающие его слабость. Ведь сыну Воеводы этого нельзя, иначе подчинённые не смогут всерьёз воспринимать будущего главу города.

Тётки хмуро выполняли свою работу, слушали, как женщина зовёт сына, бросали быстрые взгляды на наследника Воеводы, но не смели сказать ни слова. Ни осуждающего, ни понуждающего. Может, внутри у них и горело всё праведным гневом оттого, что сын не хочет правильно попрощаться с матерью, но тётки не могли этого показать, иначе — всё, иначе — смерть.

Митяй давно усвоил, что смерть очень дисциплинирует людей. Стоит пригрозить этой костлявой старухой, которая косой срезает всё на своём пути, — косой-инфекцией, косой-радиацией или косой-зубами-опасного-зверя, — люди сразу становятся милыми и уступчивыми. Рабами смерти. И в чьих руках власть, в чьих руках управление костлявой — тот и людьми распоряжается без видимых усилий. Страхом мир рабов держится, и им же управляется. Надо только показать, что ты и есть смерть: её вестник, её пастырь и длань, которая непременно протянется и смахнёт неугодную фигуру в бездну, скормит недовольных алчущей смертей пасти, чтобы остальные ходили по струнке.