На край света

Светало. Все яснее различались кусты и береговые обрывы. Попов уже сделал одну бердовку и был на втором переходе. Кивиль пела, размахивая остолом. Собачья упряжка вынесла их нарты за обрывистый мыс. На высоком берегу Кивиль увидела бревенчатые башни Нижне-Колымского острога, освещенные утренней зарей. Ниже, у самой реки, она увидела людей. Там мелькали топоры, визжали пилы, оттуда слышались стук молотков и русская речь.

Пение Кивили оборвалось. Она испуганно оглянулась на Попова, но его лицо было веселым. Он махал рукавицей и кричал.

Плотники заметили подъезжавший обоз. Бросив работу, они с веселыми криками побежали вниз на лед навстречу путникам. Толпясь, люди окружили нарты. Приветствия слышались со всех сторон. От шума и суматохи у Кивили стучало сердце. Она видела, как широкоплечий, бородатый мужчина с приветливым русским лицом, это был Дежнев, обнимался с Поповым.

— Ну, брат Федя, и заждались же мы! Ишь ты, какую красавицу отхватил! — говорил Дежнев, потрепав Кивиль по щеке. — Батеньки! Фомка с Сидоркой! Здорово! Отколь взялись? А я думал, вы где-то там, на Яне, промышляете!

— Мы, мы и есть, — пробасил Фомка, кланяясь.

— Доброго здоровьица, Семен Иваныч, — тонким голосом отозвался Сидорка. — Э! Прочь, гадюки! — крикнул он на сцепившихся в драке собак.

— Как живешь, старина?

— Как бог пошлет, — отвечал Фомка. — Ино летом, ино скоком, а ино и ползком. Дождь вымочит, солнышко высушит, ветры головы расчешут.

— Такой же! А ты как, Сидорка?

— Тощ, как хвощ, живу тоненько да помаленьку. Бывает, и Сидорка с Фомкой гуся жарят. А бывает, и брюхо есть, да нечего съесть.

— Ну, брат, нынче в брюхе будет!

— Ты подумай, Семен Иваныч, какие это друзья! — сказал Попов. — Это они из-за нас с тобой тысячи две верст отмахали. Пришли о незваных гостях весть нам принесть. Михайла, слышь, Стадухин лихого человека Анкудинова к нам засылает. Не хочет пустить нас на Погычу-реку раньше себя, Михайлы, — прибавил он вполголоса.

— Ишь, чего! Думают, на Руси все караси. Ан и ершики попадаются! Спасибо, друзья. Но рассказывать после будете, в избе да в тепле. Русская кость тепло любит.

Собак распрягли и нарты миром затащили на косогор. Часом позже, сидя на лавке перед пылавшей печью, Фомка с Сидоркой, перебивая друг друга, рассказали о заговоре Стадухина с Анкудиновым.

— Мужик лишь пиво заварил, — проворчал приказный Гаврилов, — а уж черт с ведром.

«Эх, Михайла, Михайла! — думал Дежнев о своем давнем товарище-однополчанине Стадухине. — До чего довела тебя гордость! А жаль… Умный ты мужик. Но поддаться я тебе не поддамся. Тоже ведь и мы не лыком шиты, злой ты мой человечище…»

Дежнев сердечно поблагодарил Фомку с Сидоркой. Он обрадовался, когда услышал, что они напрашиваются идти с ним по морю.

— Таких, — сказал он, — нам и надо. Это нашему брату на руку.

Однако, выслушав новости, все крепко задумались.

— Не пущу я этого разбойника в острог. Пусть зимует где хочет, — решительно сказал приказный Гаврилов.

По его твердому взгляду все поняли, что он так и сделает.

Дежнев принял свои меры. На другой же день плотбище, место шитья судов, стали обносить крепким тыном. По углам поставили сторожевые башни. За тыном у судов поставили избу для стражи, а у избы — клеть для собак. Стражу удвоили как у судов, так и в остроге.

К возвращению Попова в Нижне-Колымский острог на городках — бревенчатых клетках — уж стояли наборы[55] всех шести кочей.

Кочевой мастер Степан Сидоров шитье коча начинал с укладки «матицы» — киля. К матице спереди и сзади крепились наклоненные коржины[56], а справа и слева — опруги, или ребра[57].

Дежнев и Попов постоянно бывали на плотбище. С самой закладки кочей Дежнев наблюдал, как плотники теслами[58] и топорами обрабатывали кокоры, придавая им вид опруг. Он обсуждал с кочевым мастером форму каждого лекала и проверял готовые опруги.

Дежнев, Попов и Сидоров много толковали, как бы сделать кочи крепче, как увеличить их плавучесть.

Пока стояли морозы, нечего было и думать об обшивке кочей тесом. Хрупкие на морозе, доски ломались при первой попытке изогнуть их. До оттепели шла лишь заготовка досок и брусьев. Чтобы плотники не мерзли, на плотбище построили сарай, где разделывали лес.

Появление в остроге молодой якутки Кивили не вызвало особого удивления. В ту пору там не было русских женщин. Многие казаки и промышленные люди брали себе в жены якуток, тунгусок и юкагирок. В остроге и до прибытия Кивили уже было несколько женщин. Они окружили Кивиль, как только ее увидели.

Ойя, жена писаря Михайлы Савина, несколько дней назад отданная ему проезжим якутом, без умолку болтала с Кивилью на родном языке. Глаза Ойи бегали, а лицо оставалось неподвижным, словно маска.

Попов послал Кивиль в баню и наказал женщинам надеть на нее белье и новую одежду. Он нарядил ее словно куклу. Кухлянка и чулки на Кивили были беличьи; высокие сапоги-торбаса — внутри на заячьем, сверху — на пыжиковом меху; шапочка — соболья.