На край света

— А этих двоих, — сказал Попов, указывая на оставшихся мертвецов, — мы подарим богу Хомуллагасу, чтоб и он не обиделся.

Трупы положили в яму, приготовленную для старика, и завалили камнями.

Едва покончили с похоронами, как послышался лай собак и крики охотников. Подоспели люди, шедшие сзади с нартами. Они сняли с медведя шкуру, разрубили его тушу на куски и погрузили мясо на нарты.

Было уже поздно, когда охотники двинулись к зимовью. В лесу стало сумрачно. Наевшиеся медвежьего мяса собаки дружно тянули нарты.

Попов радовался. Перед ним на нартах сидела черноглазая девушка, его будущая женка.

10. Нижне-Колымский острог

После первой удачной охоты Попов с Фомкой, Сидоркой и Удимой еще не раз хаживали в лес. Им удалось убить нескольких лосей. Нагрузив нарты мясом, охотники собирались домой, в Нижне-Колымский острог.

Нарты увязаны; собаки запряжены. Волнуясь, они то вскакивали, то ложились, то начинали грызться. В морозном воздухе над сворой клубился пар.

Осматривая собачьи упряжки, Попов заметил Удиму, привязывавшего мешок к одной из нарт. Якут был в походном снаряжении: на боку висел саадак, на поясе — пальма, в руках — лыжи.

— Куда ты, Удима? — спросил удивленный Попов. — Хочешь проводить нас?

— С тобой пойду, хозяин.

— Куда со мной?

— Куда ты, туда я. В Нижне-Колымский…

— Я там не останусь, Удима. Я уйду весной в море.

— И Удиму возьми.

— Вот те на! Как ты надумал?

— Ты хороший. Покрученики тебя любят. Возьми Удиму, хозяин. Я буду твоим боканом. За собаками буду ходить. Что заставишь, все буду делать.

— Ты знаешь, я не держу боканов.

— В покрут[51] возьми.

— Подумай лучше, Удима. В море трудно. Вернемся ли, не знаем.

— Удима был в море. Удима не боится смерти.

— Едем! — решительно согласился Попов. — Фомка, рекой ли нам ехать, или напрямик?

— Рекой. Оно подале будет верст на полсотню, да путь легче. С пути не собьемся.

— Едем рекой. Сколько дней мы проедем?

— При таких-то трескучих морозах да с грузом по двадцать пудов на нартах, бывальцы сказывали, пять с половиной сотен верст две недели ехать.

Кивиль с улыбкой слушала не совсем понятный ей разговор. Вокруг толпились среднеколымские казаки. Собаки повизгивали от нетерпения. Наконец путники попрощались, сели на нарты и тронулись.

Двенадцать крупных, похожих на волков собак тянули передние нарты. На них мчался Попов с Кивилью.

Кивиль отлично умела управлять собачьей упряжкой. Раскрасневшаяся, она размахивала остолом[52] и кричала:

— Сат! Сат! Ха!

Кивиль оглядывалась на Попова и улыбалась ему. Ни Попова, ни Кивиль не смущало, что им приходилось разговаривать главным образом улыбками да жестами. Попов знал мало якутских слов, а Кивили еще предстояло познать русские. Молодым людям было весело. Они радовались, чувствуя, что живут полной, настоящей жизнью. Вокруг неведомые пространства — горы, заваленные снегом лесные чащи. Впереди — неведомые опасности. Попову и Кивили было радостно встречать их, радостно бороться за жизнь, побеждать.

Проданная ненавистному Курсую, Кивиль вдруг стала невестой молодого красавца русского. Она думала, что ее жених вождь, большой тойон. Она ощупывала блестящий кинжал, подаренный ей Поповым, готовая бороться за своего жениха с людьми, со зверями, даже со злыми духами. Она была счастлива.

Через каждые десять верст Попов делал привалы-бердовки. Едва он останавливался, как одна за другой подбегали остальные упряжки. Немного поссорясь между собой, собаки ложились отдыхать. Подходили Фомка, Сидорка, Удима, кто-нибудь из покручеников. Вместе с Поповым и Кивилью они бегали около нарт, чтобы размяться и согреться.

В первые ночи светила луна, но скоро она перестала подниматься. Лишь звезды сверкали необычайно; казалось, они шевелились, как живые. Стожары[53] сияли над самой головой.

Ночами мрак окутывал мертвую реку. Терялись очертания тальника, росшего по берегам. Тальник казался черной стеной, отделявшей светлую полосу реки от мира.

Пока не являлся человек, на реке все было мертво, недвижимо. Мрак, снег и лютый мороз. Тишина. Ни ветка не хрустнет, ни снежок не шевельнется. Ни зверя не слышно, ни птицы не видно. Но резкий скрип полозьев разрывал тишину. Он был слышен далеко, чуть не за версту. Собачий лай и визг, крики людей врывались в безмолвие тундры. Жизнь заявляла о себе.

Для ночлегов Попов выбирал места у берега, где можно было собрать валежник или нарубить для костров тальник. Разведя костры, люди ставили ровдужные[54] пологи, ужинали. Тем временем собаки отлеживались. Затем люди отогревали у костров мерзлую рыбу, рубили ее и бросали собакам.

Накормив собак и привязав наиболее беспокойных из них, путники забирались в меховые спальные мешки, положенные под пологами. Уставшие, они мгновенно засыпали. Собаки спали на снегу, свернувшись клубочками.

Попов поднимал людей еще затемно. Поев, путники снова спешили дальше. Так они двигались вторую неделю.