На край света

Половина зимы прошла в ссорах между стадухинцами и моторовцами. Доходило до драк.

Перед уходом с Колымы Стадухин наказал Юрию Селиверстову дождаться лета в Нижне-Колымском остроге и с первым же кочем отправиться в Якутский острог с его, Стадухина, отпиской и образцами моржовой кости.

В конце февраля отряд Моторы, состоявший из сорока человек, и несколько более многочисленный отряд Стадухина двинулись вверх по Малому Анюю на некотором расстоянии один от другого. Враждуя меж собой дорогой, мешая друг другу, они тем не менее упорно продвигались по неизвестной и малодоступной горной местности.

11. Сборщики ясака

После гибели Андреева, Зырянина, Астафьева и семерых анкудиновцев Дежнев и его спутники пережили в землянке суровую зиму. Вскоре от заражения крови, вызванного обмораживанием, умерло еще трое бывших анкудиновцев.

Двенадцать человек дождались весны. Построив из плавника карбасы, они поднялись вверх по Анадырю до места, где в наши дни стоит село Марково. Там русские встретили одно из юкагирских племен – анаулов. Дежнев привел анаулов в подданство русскому государству и обложил их ясаком. Он построил себе зимовье вблизи стойбища анаулов.

В первое же лето дежневцы начали заготовлять белую и красную рыбу и охотиться на диких оленей. Вторая зима на Анадыре прошла несравненно легче первой.

Какова же была радость новых анадырцев, когда в апреле 1650 года, выйдя из избушки, они услыхали русские голоса и увидели большой отряд казаков и промышленных людей, подходивших с верховьев Анадыря! Это был отряд Моторы.

– За нами, батьку Семен, еще гости до тебе жалуют, – сказал Мотора после первых приветствий, – твой дружок Михайла Стадухин.

– Идет?

– Ну и досаждал же он нам дорогой! – рассказывал Мотора. – Видно, повитухой его ведьма была, а черт в люльке качал…

– Словно иноземец, он отымал у отставших и собак, и нарты, – перебил Мотору торговый человек Анисим Костромин. Подвижное и выразительное лицо этого еще не старого человека горело возмущением.

– Оружие отымал! – тряхнув кулаком, воскликнул есаул Федот Ветошка.

Отнять оружие! Есаул считал это наивысшим преступлением Стадухина.

– Михайла мешал нам и ясак собирать, – продолжал рассказывать Мотора.

– А было с кого? – спросил Дежнев.

– Этого аманата[122], Чекчоем его зовут, мы взяли в верховье Анюя, – показал Ветошка на молодого юкагира, стоявшего поодаль под присмотром двоих казаков.

Аманат озирался, присматриваясь к новым лицам. Гремя железными наручниками, он поправил черные волосы, спускавшиеся ему на глаза из-под шапки.

– Юкагир он ходынского племени, – пояснил Мотора. – Отец его – мужик добрый[123]. Да родных братьев у него четверо. И иных родников много.

Дежнев подошел к Чекчою и дружелюбно потрепал его по плечу.

– Держись, парень, – сказал он Чекчою. – Тебе у нас худо не будет. А железа мы с тебя скоро сымем, – добавил он, показав на наручники.

Чекчой нерешительно улыбнулся.

– Там же на перевале, – сказал Ветошка, разглаживая начинавшую седеть бороду, – послал он, Чекчой, свово младшего брата Кеоту к старшим братьям и велел им быть к нам на кош[124] с ясаком. Его братья пришли. Да не одни – со многими родниками. Дали они нам девять соболей ясаку.

– Тут Стадухин – чтоб его женка родила кикимору! – учинил стрельбу! – вскричал Мотора. – Ходынцы испужались и показали пятки.

– А мы чаяли больше с их взять. Было их немало: человек с полста, – пояснил Ветошка.

– А много ли у Стадухина людей? – спросил Дежнев.

– Душ пятьдесят. Васька Бугор и многие беглые у него.

– А ты поведай-ко, Мотора, как Стадухин тебя в полон взял, – усмехаясь, сказал Никита Семенов, степенный, неречистый казак, похожий на крестьянина.

Мотора мотнул круглой головой.

– И то було. Это уж на Анадыре-реке. Отошел я от стану. Ну, оплошав! Стадухинцы мене и сгреблы!

– Где бы муха ни летала, а квакушке в рот попала, – промолвил Сидорка с самой невинной рожей.

Мотора покосился на него и, сделав вид, что не расслышал, продолжал:

– И як же, ты думаешь, он, бисов внук, сделав? В колоду мене посадив!

– В колоду? – удивился Дежнев.

– Бувают же в трухлявых колодах дупла… Лежит там у берега така колода, як труба…

– Он тебя в нее и засунул? – Сидорка вытаращил глаза.

– Засунув или посадив – усе одно. Я в ней лежав…

– Рыбий глаз! – восхищенно воскликнул Сидорка, любивший смешные положения.

Хохот долго не затихал.

– Кому – смехи-потехи, а кому – пытки-муки, – надуваясь, ворчал Мотора.

– И долго ты в ней лежал? – поинтересовался Дежнев.

– Девять днив лежав, як барсук.

– А что ж ты не вылез? Что не убег? – спросил Сидорка.

– Подывився бы я, як бы ты, скоморох, вылез! У обоих концов колоды, и у ног, и у головы, в землю здоровые дрючки вбили…

Подавляя улыбку, Дежнев спросил:

– Что же хотел от тебя Стадухин?

– Признай, говорит, мене приказным – отпущу. И вымучив он у мене в той колоде письмо. Подписал я, господи прости: на Анадыре, мол, мне особо не быть, а служить под началом у него, Михайлы.

– Пошел, знать, по шерсть, а воротился стриженый! – Сидорка безнадежно махнул рукой.