На край света

Зырянин и Захаров ушли на поиск. Ефим Меркурьев замесил тесто и испек лепешки на всю братию, выказав изрядное искусство. Нестеров размочил и поджарил вяленую рыбу.

Зырянин и Захаров вернулись к горячим лепешкам. Захаров сообщил, что к востоку прохода нет. Там отвесные скалы выступали прямо в море. Зырянин был удачливее.

– В ста саженях – трещина в камне. Русло ручья. Там можно подняться, – сказал он.

Прилив начинался. Скоро море должно было затопить подножие утеса, давшее первый приют мореходцам. Дежнев стал готовиться к выступлению.

Бочонок с порохом вскрыли и порох разделили на тринадцать частей. Он был роздан тринадцати дежневцам, считая в их числе Материка и Вахова. Все они были вооружены пищалями, саблями, ножами, топорами, а некоторые – и рогатинами.

Из анкудиновцев только Калинко Куропот и Родька Григорьев получили пищали, но без пуль и пороха. Остальные одиннадцать анкудиновцев должны были нести снедь, медные котлы, несколько оставшихся от плота досок, плотничий инструмент, лопаты, зимнюю одежду и весла, предназначенные на шесты для пологов.

Косой хмуро держался в стороне и молча взвалил на спину свою ношу.

Бросив последний взгляд на место, где под водой исчез «Рыбий зуб», Дежнев тронулся в путь, сопровождаемый Фомкой и Сидоркой. За ними гуськом двинулись остальные мореходцы, соблюдая назначенный порядок.

Цепочка людей поднималась по крутой и узкой трещине; под ногами мчался поток, то и дело приходилось задевать плечами шершавые базальтовые стены. Мореходцы вышли из трещины высоко на горе и остановились на площадке, покрытой снегом.

Дежнев вынул из сумки круглую костяную коробочку, осторожно снял с нее резную крышку. Стальная стрелка матки, волнуясь, дрожала в ней, насаженная на иголку. Дежнев оглядывал горизонт, сверяя наблюдения с маткой.

На востоке серый океан туманной дымкой сливался с небом. Три главы горы, на которой стояли мореходцы, заслоняли южный и западный горизонты. Снежные малахаи, нахлобученные на эти главы, спускали свои уши на спину горы, где стояли дерзкие пришельцы из далекой Московии.

К северу тянулась покрытая снегами горная цепь – Олюторские горы, постепенно отодвигаясь от берега верст на десять – пятнадцать. Вдали виднелись вершины, временами прятавшиеся в облаках. Резкий ветер уносил облака, и вершины снова тускло, как булат, блестели на севере.

– А, пожалуй, те горы вдвое выше нашей, – нарушил молчание Михайла Захаров.

Никто не отозвался. Люди были погружены в свои думы.

Бессон Астафьев, закинув пищаль за спину, тихонько перебирал струны убереженных им гуслей и вполголоса напевал:

Ходил я морем со товарищи,
Искал я реку, добрый молодец!
Нашел я Камень-гору крутую.
Нашел я камни, льдом одетые…

Астафьев в задумчивости сделал несколько шагов, наигрывая на гуслях. Вдруг он оступился и неловко упал. Ремень гуслей лопнул, и они покатились по уступам скал, разлетаясь в щепы.

Все ахнули. Астафьев поднялся, бледный и грустный. Он долго глядел вниз на разбитые гусли.

– Последний раз сыграл…

Дежнев повернулся к северо-востоку. Высокий обрывистый берег тянулся в этом направлении. Местами он выступал в море крутыми каменными мысами, о которые разбивались волны. «Костливый», – говорили о таких берегах поморы. Доступный обозрению берег был виден верст на пять, на шесть.

Афанасий Андреев присел на камень отдышаться после подъема.

– Куда идти? Вот о чем дума, – вдруг обернулся Дежнев к Афанасию Андрееву.

Тот молча поглядел на него усталыми, глубоко сидящими в орбитах глазами.

– Помнишь, чукчи нам сказывали: от того Большого Каменного Носу до Анадыря-реки – три дня ходу[108]. Какое нынче число, Михайло?

– Октября первый день, дядя Семен, – последовал быстрый ответ Захарова.

– Неделю, стало быть, нас несло по морю. Последние два дня мы шли тихо. Сбросим их. Пусть пять дней нас несло.

– Да как несло!

– Быстрей обычного ходу, думаю, вдвое. Понос[109] был верст триста в сутки, не меньше, – уточнил Захаров.

– За столько дней, – продолжал Дежнев, – и с таким добрым поносом «Рыбий зуб» отнесло много дальше Анадыря-реки. А коли так…

– Путь наш – к северу! – сообразил Зырянин.

– Верно, сынок, – сказал Дежнев. – А коль знаем, куда идти, мешкать нечего.

Обернувшись к ватаге, Дежнев приказал:

– Зимнюю лопотину разобрать. Надеть, кому студено.

Двинувшийся было Дежнев вдруг остановился.

– Михайло, – сказал он, обернувшись к Захарову, – возьми-ко двоих людей да сложи-ко здесь для Феди гурий[110]. И стрелу выруби на камне, чтоб на полночь показывала. Дежнев, мол, туда пошел. Да и дальше в заметных местах ставь такие же глядни[111].

Ватага поднялась, взваливая ноши на спины. Позвякивая оружием, люди гуськом шагали за Дежневым.

Михайла Захаров, не забывший своей оплошности под Шелагским носом, стоившей жизни Ивану Осипову, шел в нескольких шагах за Косым и наблюдал каждое его движение. Ни с кем не разговаривая, Косой угрюмо посматривал по сторонам.