На исходе ночи

Я не уходил, сидел и ждал. И вот вижу — в гору подымается со стороны площади черная полицейская карета. Направляется к больнице. Ворота, выходящие на бульвар, распахиваются и проглатывают карету. Очевидно, Сундуку не удалось освободить Агашу и карета приехала, чтоб перевезти ее в тюрьму…

Сижу и жду, как на иголках. Мне бы только посмотреть, когда карета будет выезжать.

И вдруг ворота снова раскрываются. Раздается крик кучера:

— Берегись!

Карета выкатывается на тротуар и медленно съезжает на мостовую. Кучер хлестнул. Лошади резво взяли. На задке кареты трясся городовой.

Мне почудилось, что в заднем окошке за решеткой мелькнули глаза Сундука. Может быть, мне так показалось… Может быть… Пора мне наконец отдохнуть от этого трудного дня…

Еле волоча ноги, доплелся я до ночлега.

ГЛАВА V

— Доложить об вас Ивану Матвеевичу? — заговорила радостно и заволновалась Аграфена, как только открыла мне дверь.

Я попросил не докладывать, а провести меня, где я мог бы переспать ночь.

Аграфена по-деревенски ахнула и присела, как подбитая:

— Владычица небесная… Вы что же к нам, не в гости? Только ночевать?.. Ах ты, господи… Чем же мы, несчастные, вас прогневили? Или вы нас за чужих стали считать? А наши-то, наши-то дня не бывает, чтоб не вспомнили Павла Ивановича. Знай Иван Матвеевич, что это вы явились, обязательно вышли бы встретить… да какое там вышли! — выбежали бы, хоть и гость у них сейчас сидит, старый приятель нашего барина — офицер из Киева, утром с вокзала прямо к нам, проездом в Питер…

Рассказ Груши заставил меня насторожиться. «Резервная ночевка» оказалась небезупречной. Какой-то офицер в гостях… хоть бы и самый безобидный — при провале не защита, а поводом к провалу может оказаться…

— А скажите, Груша, у вас на случай какого другого выхода… не на улицу… не найдется?

— Батюшки! Сохрани, оборони вас святые апостолы Петр и Павел! Что подумали! Да нешто можно, чтоб к профессору ночью нечистые духи какие заявились, спаси нас бог. Ход вам черный? Как не быть, есть. Провести? Ох, господи, у меня от ваших слов, знать, разрыв сердца получился, еле на ногах держусь, колени дрожат…

Груша провела меня через кухню на черное крыльцо, оттуда во дворик, а затем в сад. По саду средь глубоких сугробов тропочка, хорошо проторенная, вела к забору; по другую сторону забора шел малопроезжий переулок.

— Калитки в переулок нет?

— Как не быть, есть, есть!

Потребность говорить была для Груши то же, что потребность дышать. Если не приказывали молчать, она не умолкала.

— Степанида Амвросиевна всегда с этого переулочка, через эту калиточку к Клавдиньке забегала на неделе раз по семи, ну, прямо ей заместо тетки, так нашу барышню полюбила. А с парадного звонить, Ивана Матвеевича стеснялась. С учеными людьми очень она робка…

Вернувшись в дом, Аграфена повела меня в библиотечную комнату, рядом с кабинетом Ивана Матвеевича, и принялась стелить постель.

Пока она щебетала, я сел в мягкое кресло и в то же мгновение заснул. Но это, очевидно, тянулось не больше нескольких секунд. Аграфена еще не успела постелить, как я уж открыл глаза и слышу — она все что-то говорит о Степаниде Амвросиевне, о заборе, о калитке.

Передаю ей просьбу Сундука о книгах. С жаркой стремительной готовностью она отвечает:

— Не беспокойтесь. Аккуратненько все сделаю… Для такого человека и гору своротить — не труд.

— А чем он вас так расположил?

— Обхождением. Уж такой он в обхождении миловидный, начитанный…

— Начитанный?

— Как лучше выразить, не знаю… Всякому человеку от него чин, почет и уважение. Даже самому невозможно маленькому человеку, вроде меня, деревенской темной женщины…

Оставшись один и оглядевшись, я подумал: как уютно в этой комнате! Шкафы с книгами сплошь закрывали все стены и простенки, от пола до потолка. По-видимому, взаправду есть на свете упорядоченная, оседлая жизнь. Впрочем, и черт с ней!

В этой тишине, в этом покое неожиданно все мысли, все тревоги протекшего дня собрались в одно и заставили меня разволноваться. Волнение пересилило усталость. Мне стало не до сна. Я поднялся и прошелся по комнате.

И тотчас же мысли снова обернулись к нашим делам: революционное движение живо, бой продолжается, решается вопрос о двух путях будущей истории нашей страны — к новой революционной схватке или к штопанью самодержавия…

Но как быть, если Сундук выйдет из строя и мне придется в такой сложной обстановке принять на себя ответственность? У меня возникло не раз испытанное уже чувство встревоженной и приподнятой возбужденности, как перед всяким боем…

Зачем гадать: справлюсь или нет? Надо делать, а там увидим. Я решил немедленно же взвесить самым трезвым образом все, что мне предстояло сделать, тут же наметить план, как лучше распорядиться людьми и в какой очередности что предпринять.

Сердясь, я отпихнул кресло с моей дороги и сел на нижний приступок лестницы-стремянки, служащей для доставания книг. Вот так будет думаться лучше, чем в кресле.

В дверь постучали. Я подосадовал.

Но… вошла Клавдия.

Я не верил глазам, как не верят неожиданно сбывшейся небыли… Ведь сказала же в магазине, что не придет. А пришла!