На исходе ночи

Вскоре кто-то сзади толкает меня в бок, и я чувствую чужую руку у себя в кармане. Соскальзываю с тротуара на мостовую. Оглядываюсь: опять Связкин. Для большей конспирации он произносит:

— Извините, пожалуйста.

А затем ускоряет шаг и сворачивает в переулок.

В кармане нащупываю записку. Отойдя подальше, достаю с предосторожностью и читаю:

«В компании Сундука орудует провокатор. Сделай выводы. Сейчас же разорви».

В моих глазах потемнело. Что разорвать? Связи с Сундуком или записку? Неясность из-за спешки или намеренная?

Хочу разорвать записку, но что-то удерживает меня: успею еще.

Равняюсь с переулком, куда завернул мой старик. Чуть не сбив меня с ног, выскакивает тот же Связкин и снова сует мне записку и так же быстро, как в первый раз, уходит… Читаю:

«Это — Прошка».

Я останавливаюсь, как от удара. Почему-то машинально снимаю шапку, и у меня громко вырывается:

— Неправда! Ложь!

И тут же мысль: зачем разделено на две записки? Конспирация? Но что она дает? Какая тут цель: бросить обвинение и не оставить следа?.. И в то же время во мне будто раскрылся ларчик, в котором с первых же моментов встречи с Прохором на вокзале тихо откладывались сомнения и недоверие.

«Зачем бы Прохору быть на вокзале? Там ведь всегда слежка. И не верится, что сестру встречал. Почему не стал дожидаться, а пошел со мною? И как он может жить у матери? Это же риск. А деньги откуда у него? Пусть гроши, но все-таки…»

Я был в смятении… Зачем рассказал он мне про свои горестные мученья в Архангельске? Может быть, затем, чтоб предупредить рассказы других? А другие откуда могли бы узнать, как не от него? И зачем бы ему рассказывать, если он провокатор? Может быть, хотел он меня расположить к себе? Вот, мол, из-за тебя же я претерпел, тебе же помогал бежать, а сам за то и поплатился так жестоко. Но почему же он у меня ничего не спросил ни об организации, ни о том, куда я пойду? Почему не допытывался о явках, не просил свести его с Сундуком для объяснений, для оправданий? И, наконец, почему он сам поспешил расстаться со мной так внезапно? Но вот снова в мыслях что-то поворачивается против него: а шапка? Не нарочно ли он надел на меня свою шапку как приметный знак для слежки?

И мне стало досадно на себя и вместе смешно: слишком тонко все это плету. Несомненно, я запутался среди призраков, распустившихся в моем усталом и разгоряченном воображении.

Мысли мои мечутся, как хлопья метели, гонимые в разные стороны задорным февральским ветром. Делаю усилие воли, чтоб остановить беспорядочное прыганье мыслей. «Так нельзя, — говорю себе. — Надо прежде всего увидеть кого-нибудь из своих».

Однако метель понемногу стихает. Толпы прохожих на тротуарах становятся гуще и оживленнее.

И вдруг как будто что-то резануло меня или прозвучал какой-то внутренний сигнал: «Посмотри кругом!» Оглядываюсь, предчувствую: должно сейчас что-то случиться, может быть, увижу неожиданно кого… Но кругом все та же безличная суета… Нет, нет, но кто это на той стороне улицы, пройдя, оглянулся на меня? Может быть, так показалось? Нет, вот и еще раз оглядывается. Да ведь это Сундук!

И он заметил, что я его узнал. Но продолжает шагать, как шагал, не оглядываясь больше. Он теперь уверен, конечно, что я не теряю его из виду.

Я люблю на улице рассматривать проходящих. Люблю гадать о состоянии, положении, душевном облике случайных встречных, плывущих в толпе, как щепки в весенних бурливых потоках. Издали я разглядываю Сундука как посторонний. Если б не знал о нем все, что знаю, что я подумал бы об этом встречном? Внешне в нем все не отличимо от других. Он, видно, хорошо постарался, чтобы быть похожим на любого среднего человека из городской толпы. И даже во всей повадке у него внешнее равнодушие к окружающему. И все-таки, несмотря ни на что, в нем угадывается по глазам человек живой и деятельной мысли.

Попетляв, Сундук выходит на Тверскую. Я следую в отдалении. Он спускается по вделанной прямо в тротуар каменной плиточной лестнице, ведущей в подвальное помещение магазина и конторы «Вятского издательства», для которого я делал переводы из Жореса.

В магазине толкутся покупатели. Мы с Сундуком делаем вид, что рассматриваем на прилавке новинки, не сходясь близко. По поведению некоторых покупателей можно догадаться, что и у них тоже дела, не имеющие отношения к покупке книг.

После я узнал, что по инициативе Сундука магазин перешел в руки «комиссии финансового содействия» при Московском комитете партии и используется как место для летучих явок работниками районов.

В удобный момент, когда магазин пустеет, сиделец, по знаку Сундука, сплавляет нас в заднюю комнатку, за складом. Мне, как новичку, сиделец поясняет:

— В случае чего — есть дверочка во двор, а наверх винтовая лестница, — там склад, много ящиков, можно укрыться.

ГЛАВА III