На исходе ночи

Слушая Сундука, я каждое мгновение ждал, что появится Клавдия. И я приготовлял себя к встрече: она войдет — и чтобы никаких волнений! И кажется, очень хорошо приготовился. Но вот она вошла — и все во мне закружилось, как в водовороте. Хотя для Клавдии мое появление в Москве было совсем неожиданным, — она, как и Сундук, считала, что я нахожусь в лапах Шольца, — ничем не выдала своего волнения или удивления. Разве только излишне раскрылись большущие глаза и осветили на миг таким милым светом комнатушку и оконце в темный двор, что даже смутный февральский день повеселел и по-весеннему вспыхнул.

Она неторопливо подошла ко мне, неторопливо протянула руку.

— Ты жив!.. — вырвалось вдруг у нее против воли.

Сундук изумленно взглянул на нее: в первый раз она мне сказала «ты». Но и не это, наверное, поразило Сундука, а то ликование, та радость, которые всплеснулись в ее словах.

Она почувствовала изумление Сундука и сделалась отчаянно и страдальчески пунцовой. Все же она быстро справилась с собою и спокойно сказала Сундуку:

— Как хорошо, какая радость, что Павел снова с нами…

Я рассказал им о Серпухове. Рассказал о шапке, нервическом азарте Прохора, о своих подозрениях.

— Я уже приняла меры, — сказала Клавдия.

— Какие меры? Кто решил о мерах? — строго спросил Сундук.

— Не могла я ждать решений. Как только сказали о подозрениях, я считала себя обязанной сейчас же обезопасить организацию… Я отменила явки, перенесла их в другие места… пароли дала новые… А как же иначе, Сундук? Вы же сказали, что я отвечаю за безопасность явок… Вы же велели в таких случаях не ждать, не колебаться, не бегать за советами, а действовать…

— Ничего, Клавдия, за предусмотрительность не браню, лишь бы без паники. Ну, а еще какие меры ты приняла? — спросил Сундук. Он, когда волновался, говорил нам всем «ты».

— Я снеслась со Связкиным.

— Нашла, с кем…

— Но от него же пошли подозрения и слухи.

— Так что же он сказал тебе о Прохоре?

— Он сказал, что подозрения получили самую широкую огласку и рабочие уже толкуют меж собой…

— Вот, вот, вот! — вознегодовал Сундук. — Широкая огласка, рабочие толкуют… а кто, кто дал огласку делу, кто пошел трепать еще не проверенные слухи, кто пустил в массу обвинения, не подтвержденные еще никаким судом? Кто?..

— Пустили, конечно, меньшевики, — отвечала Клавдия, — но кто бы ни пустил, а слух растет… Я сама слышала, говорят, что, мол, среди большевиков действует в профессиональных союзах провокатор, агент охранного отделения…

— Клавдия, какая это низость со стороны меньшевиков: кричать об единстве, кричать о разоружении фракций — и тут же пускать подлые слухи о нас, а нам никаких обоснованных данных официально не сообщать! Как вы это назовете? А ты, Павел, с твоими подозрениями, — как мог ты, подпольщик, хоть еще и с небольшим опытом, как мог ты допустить, что охранка в качестве филера для встречи тебя на вокзале пошлет только что завербованного провокатора? Зачем? Только затем, чтоб нам легче было расшифровать его!.. И главный твой довод взялся из болтовни самого же Прошки: как его там арестовали, как выпытывали… И вот вы оба готовы уж сделать из Прошки хитреца из хитрецов. А он еще щенок белогубый. А не взглянуть ли, ребятишки, на дело иначе? Почему это Связкин и меньшевики никаких данных нам не сообщают? Не потому ли, что у них и нет ничего, кроме пустых подозрений? Вот тогда скажите, почему же они орудуют непроверенными подозрениями? А не оттого ли, что им на руку политическая сплетня о подполье: не идите, мол, в подполье, там кишмя кишит провокаторами! Что вы на это оба скажете? На деле, может быть, не так уж явно, не так уж намеренно, не так откровенно, не так осознанно, но, как ты ни кинь, они предрасположены ошибиться скорее в эту сторону. Подозрения, обвинения против подполья, темные слухи, туман, сплетни, — все это для них живой политический капитал.

— Ой! — воскликнула Клавдия. — Как далеко это может нас завести — такое отвлеченное рассуждение… Сундук, ради бога не увлекайтесь…

— Что? Что может меня далеко завести? Бережное, щепетильное отношение к чести, к репутации наших людей?

— Постойте, Сундук, — остановила его Клавдия. — Знаете, чего я боюсь больше всего? А вдруг подозрения подтвердятся и нас потом обвинят в укрывательстве провокаторов… Тогда скажут: «Большевики сделали это из-за своего фракционного престижа». Что тогда? Подумайте, Сундук! Не будет ли это торжеством для врагов подполья?

— А что же, по-твоему, я таких простых вещей не знаю? Наш спор с тобой, Клавдия, о другом… Ты забываешь политическую подкладку. Ты видишь одно: обвинения, подозрения. И ты хочешь от этого скорей всеми способами отделаться и только в эту сторону направляешь свое внимание, и это для тебя заслоняет все остальное…

Сундук повернулся ко мне:

— Ты что помалкиваешь, Павел?

— Взвешиваю, Сундук.

Клавдия перебила нас:

— Как ни рассуждайте, а все-таки нужно расследование.